Возле каменного льва в центре Сольвычегодска пасется корова. В Петербурге, откуда я недавно приехал, львов очень много, а коров нет совсем. И соседство этих зверей здесь, в архангельской земле, заставляет улыбнуться. Город - не город, деревня - не деревня. “Земли обширного севера и всего северо-востока России, до горных вершин Урала, в ХVI-XVII веках тяготели к древнему культурному центру - Сольвычегодску, - тому центру, который представляет собой в настоящее время, не более не менее как большую северную деревню, много-много уступающую величине крупных южных сел”, - писал историк еще в начале этого века.

Каменный лев и пестрая корова - сцена, достойная местного герба. Для меня, по крайней мере, путь к сердцу города - Введенской церкви - лежал между ними.

Добираться до Сольвычегодска следует из Котласа или Коряжмы на автобусе, но можно и на катере. По цене выходит одно и тоже, потому что до города автобус не доезжает. Останавливается у реки, а дальше нужно плыть на пароме. Долго огибает паром песчаную косу и вы все это время можете любоваться одной из красивейших церквей северной Руси - Благовещенским собором. Стоит она на пригорке над берегом. “Ты смотри, смотри, красота-то какая”, - убеждает меня подвыпивший горожанин, человек верующий. Правда, из сбивчивой речи становится ясно, что в храме он нечастый гость. Убежден, что священника здешнего зовут отец Андрей. А отец Андрей уже года два как уехал.

На вечерней службе во Введенской церкви, несмотря на субботний день, я застал семь старушек. Все семь стояли на вязанных деревенских ковриках, каждая точно посередине цветастого круга. Ощущение было, что они плывут на них по каменному полу.

А когда-то в городе действовало 13 церквей и до трех монастырей единовременно.

Хотя народу жило не четыре тысячи, как теперь, а от пятисот человек до полутора тысяч. Основан был Сольвычегодск в 1492 году, но на самом деле история его древнее. В нескольких верстах отсюда стоял прежде город Чернигов, мимо которого по преданию, проходил Прокопий Устюжский. Наиболее известная версия предания гласит, что хотел Прокопий в городе остаться, но дети стали над ним смеяться и бросать в него камни. И тогда Прокопий сказал им: “Быть здесь острову”. Сказав это, Прокопий прямо по воде пешком отправился в Великий Устюг.

Сольвычегодцы до сих пор сердиты на тех детей. А Чернигов вскоре начало смывать Вычегдой. Когда часть жителей перебралась в основанный ими городок Выбор, Чернигов сгорел. С Выбором история повторилась - вода и огонь заставили жителей основать новый город - Сольвычегодск. Здесь вроде отпустило. Простил Бог. Хотя не без испытания. “В лето 7052 был у Соли на посаде пожар...Церкви на площади обе погорели со всеми церковными строениями и книги и прилости погорели, бе до монастыря Борисоглебского и до врат Дмитриевских и до ограды. И игумен Дионисий нача пети молебен Пресвятой Богородице и огнь отвратися на пустое место”.

Сотрудник музея Алексей Бельчук показывает рукой на трубу котельной невдалеке:

- Вот это и есть могила Аники Строганова.

Похоронен Аника был в Борисоглебском монастыре. Прямой дороги от дома Алексея до этого места не нашлось. Пока кружил, в глазах начало рябить от труб, и совершенно непонятно какая из них “строгановская”. Начал расспрашивать у прохожих. Они показывали мне то на одну, то на другую - здесь церковь стояла, и под этой трубой какая-то старая кладка. Из тринадцати церквей десять разрушены до основания, одна частично. А могилу Аники, родоначальника семьи, покорившей для России Сибирь, я все-таки нашел. Здесь теперь грязелечебница.

Откуда явились в Сольвычегодск Строгановы - неведомо. Среди предков своих Аника числил татарского мурзу, во крещении Спиридона, татарами же в 1315 году и замученного. Убивали его долго, строгали живое тело - отсюда и фамилия Строгановы. Дед Аники Лука был известен тем, что пожертвовал огромные деньги на выкуп из татарского плена царя Василия Темного. От Луки и его сына Федора ведут свои линии и те Строгановы, что до сих пор крестьянствуют в Сольвычегодске.

Начало той ветви Строгановых, которая прославила их фамилию, положил тоже Аника.

Родился Аника в 1498 году, а умер в 1570, постригшись в иноки под именем Иоасаф. Между этими двумя датами скупил множество земель в городе и окрестностях, основал множество солеварен, родил трех сыновей и задумал великий поход на Восток. Около ста лет был Сольвычегодск строгановской штаб-квартирой и базой. Была семья, насчитывающая в иные годы до семи деятельных мужей, богаче царя, и владела землями, превосходящими по размерам все европейские государства. Имела войска и таких военачальников, как Ермак. Строила города и великолепные храмы, основала направление в иконописи, называемое строгановским. И наконец, только со Строгановых окончание в отчестве - “вич”, получили возможность носить представители всех сословий. Прежде оно означало принадлежность к древнейшим и знатным фамилиям. Строгановы своим подвигом облагородили весь народ.

Высока труба над могилой. Из черного тела ее тянется вверх немного дыма. Прощай Аника.

Чем еще Сольвычегодск известен?

Отсюда родом был св. Симон Сойгинский, в родном городе он подвизался вместе с другим святым, своим другом и учителем Лонгиным Коряжемским. Но не задержались они здесь надолго, ушли в устье реки Коряжемки.

Славился город также чудотворным колоколом, сосланным в Сольвычегодск Иоанном Грозным. По преданию, этот колокол сам собой зазвонил, когда любовница Иоанна въезжала однажды в Москву. Иоанн счел это за намек, велел колокол высечь и сослать. Сольвычегодских детей до революции лечили, давая погрызть веревку колокола; вода, собранная с него, считалась чудотворной. Погиб колокол вместе с Вознесенской церковью, с которой звонил несколько веков.

Но многое, в Сольвычегодске сохранилось до наших дней, например, наследие строгановское: многочисленные иконы, в том числе чудотворные, золотое шитье, бесценная церковная утварь, замечательные памятники русской архитектуры - Благовещенский собор и Введенская церковь. Все это с Божьей помощью спас для России один человек - Иван Ильич Томский. Известно о нем, что он окончил Духовную академию в Петербурге и археологический институт. В 1918 году, в возрасте 27 лет Иван Ильич оказался в Сольвычегодске и положил конец разграблению церковного имущества. С благословения епископа и разрешения большевиков он создал превосходный, один из лучших в российской провинции музеев, что находится ныне в Благовещенском соборе. Здесь из спасенного Томским хранится около четырех тысяч предметов, иногда непонятно откуда взявшихся, например канделябры Людовика ХIV.

Не ограничиваясь Сольвычегодском, Томский вместе с профессором Петром Дмитриевичем Барановским объехал земли вверх по реке Пинеге, взяв на государственный учет все деревянные церкви.

Из храмов Иван Ильич ничего не забирал, а только составил опись, предъявленную местной власти - “этого не трогать”. В Благовещенском соборе музей при Томском существовал одновременно с церковным приходом, что символично для характера и судьбы этого человека. В начале двадцатых годов Иван Ильич уехал из Сольвычегодска в Ярославль. В 39 году он был репрессирован, место гибели его неизвестно.

Сколько таких подвижников нынче почти позабыто! А было их по России, наверное, немало. Тот же профессор Барановский, узнав о планах разрушить собор Василия Блаженного в Москве, сел посреди церкви и сказал: “Взрывайте со мной”. Удивленный бесстрашием ученого, Сталин распоряжение о взрыве отменил.

Кстати, об “отце народов”. Уже после отъезда Ивана Ильича, появился в городе музей Иосифа Сталина, сегодня единственный в России. В Сольвычегодске Сталин провел несколько лет в ссылке. С помощью местных интеллигентов, “проигравших” ему в карты 75 рублей, он из ссылки бежал, был пойман и привезен обратно. Его здесь еще помнят. В народе вспоминают, рассказ старушки Параскевы Соколовой о том, как Сталин с ее мужем на ходил охоту и мылся в бане. Жили Соколовы тогда в деревне Воронино, в пяти километрах от города. Сейчас в на этом месте никто не живет и признаков нет, что дома стояли.

По преданию, в Сольвычегодске у Сталина родился сын от вдовы чиновника Кузаковой. Вплоть до перестройки “сын” этот, преподаватель марксизма-ленинизма в Москве, за “отца” держался крепко. Но сейчас, говорят, ни о каком сыновстве слышать не хочет. Но оставим эту семью и отправимся дальше.

Введенская церковь - единственная действующая в городе, прежде принадлежала одноименному монастырю. Здесь погребены пять юродивых - Михаил, Фома, Иродион, Иоанн Самсонович, а имя пятого узнать не удалось. Жили они здесь в те же времена, что Строгановы, но подробности жизни Михаила, Фомы и Иродиона неизвестны. Об Иоанне же Самсоновиче кое-что сохранилось. В Сольвычегодске он появился в 1640 году. Родом был двинянин и отличался беспокойным характером - все время бегал. “Его же, блаженного и мне, грешному, Бог сподоби видеть в том его бегании в летнии дни тем осокорям...” - оставил свои воспоминания летописец. Бегал Иоанн и в мороз и в зной, наг и бос на Терющино болото и в Пачеозерье и до великих древ-осокорей (сосен). По пути свивал из ветвей берез по три кольца вместе и разбрасывал их по земле. Жил Иоанн сначала в “ветхой храмине” возле Никитинского соляного промысла, потом в келье Введенского монастыря. Когда не бегал случалось, истязал себя, вырывая бороду до кровавых язв. Не насильственное ли брадобритие - онемечивание Руси при Петре - он этим предсказывал? Бог знает.

О том, что Самсонович был прозорлив, свидетельств осталось несколько. Часто предсказывал он девушкам и женщинам зачатия, посадскому человеку Иоанну Лукьянову пообещал, что тот станет целовальником при царе, так оно и случилось. Но больше запомнились людям предвидения всяких несчастий. Однажды был Самсонович в дому у священника Стефана Козмина. Жена Стефана стала выпроваживать юродивого за порог - тот засиделся допоздна. Перед уходом обронил: “Аз иного вечера не приду к вам, вы же и поседели бы, да негде”. Через несколько дней дом священника сгорел дотла. Купцу Афанасию Котову Иоанн сказал, чтобы тот посадил сатану в сани справа. Хотел купца вразумить, но безуспешно. Вскоре Афанасий повесился. В другой раз зашел Самсонович к боярыне Матроне Ивановне Строгановой с просьбой дать ему лучшее яблоко. Просьба оказалась предсказанием скорой смерти внука Матроны Алексея Федоровича.

Еще известно об Иоанне, что он не брал милостыни, переданной через посредников. Деньги такие он называл микитками, ломал их пополам и бросал оземь. Автор сказания о Иоанне, счел эту привычку странной. Но вспомним:

“Не милостыни Я жду, а жертвы”. Перед смертью, Самсонович попросил, чтобы его похоронили рядом с другими юродивыми. Дело было зимой и священник сказал, что земля в том месте замерзла. “Будет не мерзла”, - обронил Иоанн. Хоронили его в сильный мороз 28 января 1669 года. Могилу вырыли без труда.

Иной раз полчаса идешь по пустынным сольвычегодским улицам, и ни одной живой души не встретишь. Мелькнет вдалеке девушка, да музыка из окна даст знать, что город обитаем. Улицы в основном песчаные. Хорошо по ним ходить, было бы куда. Искал я тех, кто знает хоть что-то о той сокровенной, настоящей жизни города в последние десятилетия, ради знакомства с которой я сюда собственно, и приехал. Батюшка местный, отец Василий, помочь мне ничем не мог, в городе он недавно, все силы уходят на ремонт церкви. Он угощал меня, в меру, виноградным вином, привезенным с родины, и вспоминал с грустью о многолюдных службах в церквях Закарпатья.

И милые бабушки в церкви не помнили и не знали решительно ничего. Чтобы хоть чем-то помочь, отводили они меня в какую-то каморку и кормили там вареными яйцами, поили чайком. Давали адреса, я ходил по ним, но без толку. Бабушки совещались, называя имена:

- А может ему к Ольге сходить?

- А она не дикая?

- Да вроде последний раз не дикой была.

“Что значит, дикая?” - спрашиваю я. “Совсем старая, беспамятная”, - отвечают бабушки. Ольга оказалась “дикой”.

Третий день пребывания в городе начался для меня необычно. Ранним утром священник, отец Василий, у которого я ночевал, вместе с матушкой собрались в лес за грибами. Так как ехать они должны были с какими-то знакомыми, то очень спешили и мне пришлось покинуть дом прежде чем я успел совершить утреннее правило. Где помолиться? Отправился на могилу пяти юродивых, и совершил правило перед крестами, стоящими почти вплотную к церкви. Помолившись, я поцеловал кресты по очереди и отправился по одному из последних адресов к Александре Васильевне Родзевич, о которой было известно только, что отец ее работал в церкви. Я и подумать тогда не мог с каким человеком сведут меня нынче Михаил, Фома, Иродион, Иоанн и пятый святой, безымянный.

Познакомились. Сидим с бабой Саней и мужем ее Иосифом Викторовичем за столом. В окно видно лодку, а до берега Вычегды отсюда далеко. Представляется, как прежде Иосиф с сыновьями брали лодку на плечи и несли ее к реке. А нынче он не ходок и не рыбак, разводит пчел. Я слушаю Александру Васильевну опершись о коробки с сотами.

Лицо у бабы Сани округлое доброе, говор живой и стоит только в невеселых рассказах ее выдаться беспечальному просвету - как она всплескивает руками и смеется. Я спросил было: “А чудес то у вас много было?” “Чудес сколько хочешь, каждый день, только не видно их”, - отвечает Александра Васильевна.

О Прокопии Праведном рассказывает свою историю, отличающуюся от той, что записана в книгах : “Здесь бывал, здесь он у нас жил, юродивый, худо одетый, сумка холщовая через плечо, шел к собору, а ребята с палками за ним погнались. Сказал он тогда о городе: “Вовек не разживется”,- и пошел по воде. Они, рябятишки, тогда только разглядели, что человек то он ненастоящий, неземной. А Прокопий в Устюг пошел, с палочкой. Она у него зацвела зимой, на этом месте храм построили. В Устюге. А у нас с тех пор, что не делается, все на нуль сводится”. Преданию - много столетий, но о сумке холщовой Александра Васильевна говорит уверенно. Самых тяжелых, расстрельных времен она в Сольвычегодске не застала.

Семья ее приехала сюда перед самой войной.

Далее, для удобства, я рассказы Александры Васильевны разобью на маленькие главки.

О предвоенных годах в Сольвычегодске известно Александре Васильевне по обмолвкам знакомой, Анны Факеевны, у которой жил большой праведник блаженный о.Федор. До войны, когда местные христиане мечтали получить от властей Борисоглебскую церковь, отец Федор сказал: “Бориса и Глеба не откроете”, и добавил : “А вот в монастыре послужите”. Имеется в виду Введенский монастырь, единственный, что не был когда-то закрыт здесь Екатериной Великой. А церковь Бориса и Глеба после войны власти совсем разрушили. Еще Александра Васильевна вспоминает об отце Федоре: “А раз принес камень хозяйке Анне Факеевне с берега Вычегды и сказал: “Тебе этого камня хватит”. Она сразу-то не смекнула, что к чему, а под конец жизни ослепла. Пятнадцать или шестнадцать лет, до смерти, слепой ходила. А такая красавица была. Высокая, стройная, культурная, архиерей приезжал - она стол обслуживала, никто так подойти не мог как она”. Для чего Анне Факеевне должно было камня хватить? Для спасения? Умер о.Федор в середине тридцатых годов. Из-за молчаливости его, равно как и молчаливости Анны Факеевны, других воспоминаний о праведнике не осталось. “Ох жалею, много я выпустила про блаженного отца Федора”, - вздыхает баба Саня.

“Монашенкой она была, из Устюга сюда приехала. Анна Андреевна церковь то и открыла, была первой старостой”, - начинает не то рассказ, не то житие Александра Васильевна.

Родилась Анна Верховцева в одной из деревень Пырской Едомы. Отец ее был урядником. Дед - известным охотником. Восемнадцать медведей убил.

Тут баба Саня прерывает рассказ, бьет меня по плечу весело говорит:

“Ой что расскажу”. Как-то дед-охотник принес внукам двух медвежат и они три года прожили в семье Верховцевых. Отец с друзьями водили их на базар выступать. За это дрессировщикам давали денег, на которые покупалось вино. Звери были смышленые. Раз Анна отпихнула их, чтобы работать не мешали, так медвежата забросали ее глиной. Соседке, которая огрызнулась на медведей, надоели, мол, они разобрали печную трубу и уряднику пришлось класть ее заново. Когда медвежата подросли, кормить их стало невмоготу, пришлось отдать их в цирк.

Другой историей, сильно поразившей воображение Анны, стал случай с нянькой, работавшей в их семье. Понесла нянька обед на поле уряднику и пропала. Один прозорливый мужик посоветовал Верховцевым заказать три молебна и пообещал, что девка найдется. Семья зарезала теленка, на вырученные деньги были заказаны молебны. С мая по ноябрь бегала нянька по лесам. Вернулась “вся в иголках да шишках”. Сразу ее не признали, а узнав, стали кропить святой водой, водить на отчитку, заказывать новые молебны. Наконец оставили девку бесы. Когда спросили ее, что она в лесу делала и как уцелела, она ответила: “А я не одна, я с дедом ходила. Он меня кормил”. Что за дед? Человек или бес, а может быть ангел?

Это, судя по всему, были самые сильные впечатления Анны Андреевны, вынесенные из детства, которое закончилось в 13 лет. В этом возрасте она тяжело заболела. Начало пухнуть тело. Родители, решив, что невеста она теперь никакая, отдали девочку в монастырь в Устюг. Там болезнь сразу вдруг прошла. В монастыре Анна работала на кухне, кроме того читала псалтырь над покойницами. Монастырь был большой - 200 молодых монахинь и послушниц, 200 старых. Иной раз по три монахини за ночь умирали, и у Анны часто не находилось времени даже на сон.

В монастыре она сдружилась с блаженной Евдокией, о которой часто потом вспоминала. В Устюге Евдокию все знали. Она часто ходила по рынку и ей наперебой предлагали товары. Считалось, что у кого она возьмет что-нибудь, тот все распродаст с выгодой, а у кого посмотрит и не станет брать, тот весь товар обратно домой повезет. Добычу Евдокия складывала в телогрейку, за что ее прозвали в городе - Дунька Большая Пазуха. Гибель монастыря Евдокия предсказала заранее. Когда начали строить в обители новый корпус, она сказала: “Баню строить я не благословлю”. И действительно, после революции в этом корпусе разместилась городская баня. А подружились они с Анной через то, что Евдокия любила спать в печи, в теплой золе. Утром она золу с себя стряхивала на пол и за это “...девки на нее ворчали. А я половичок подстилала, зола на него стрясалась, и я половичок вытрясывала”, - вспоминала Анна Андреевна. Раз Евдокия сказала ей: “А тебя, Анна, покойники прокормят”. Так оно и случилось. После того, как сестер из обители прогнали, она два года кормилась тем, что читала псалтырь над устюжскими покойниками. Спустя много лет, уже в Сольвычегодске, Анна раз купалась в Вычегде и стала тонуть. “Дунька спаси, Дунька спаси”, - заголосила она тогда. Дунька спасла.

Умерла Анна Андреевна в 1985 году. Перед смертью очень бесы ее мучили. Она видела их воочию. Баба Саня бесов отгоняла тем, что брызгала на Анну святой водой. “Напиши у себя в газете, что перед смертью нужно человека святой водой от бесов брызгать”, - советует Александра Васильевна.

По-разному умирают праведники. В том же Сольвычегодске, жила кроме Анны Верховцевой, другая монахиня - Лопаткина Елизавета Парамоновна, из монастыря в Холмогорах. Когда монастырь разогнали, она договорилась с монахом из соседнего монастыря расписаться, но хранить девственность в браке. Так и прожили жизнь. Когда пришла пора Елизавете Парамоновне умирать, она предупредила племянницу: “Одна сегодня Глафирья не ночевай, сегодня за мной придут”. Граня оделась и пошла к Анне Андреевне: “Тетка сказала, придут за ней сегодня, просила одной не ночевать”. “Хорошо Глафира Михайловна, будем у тебе сегодня ночевать”, - ответила Анна Андреевна. Что было дальше она вот как потом рассказывала:

“Всю ночь сидим, холодно. Уж времени 2 часа, а мы не спим. Тут матушка Елизавета просыпается и спрашивает:

- Сколько времени?

- Третий час, Елизавета Парамоновна.

- Рано, за мной в пять придут.

Заснула я. В шестом часу встала, а она уже готова. И начали мы ее с Граней наряжать”.

Необычным человеком был и брат Анны Андреевны - Василий. Отца их, Андрея Верховцева сгноили большевики в тюрьмах. Мать по деревне после этого ходила, милостыню собирала - шесть раз в подоле картошку домой приносила. А Василий, несмотря на это, вступил в партию. И вот раз приснилось ему, что попал он в яму со змеями. И совсем было стал погибать, как вдруг какой-то старичок протягивает ему жердь. По жерди этой Василий из ямы и выбрался. Приехал к матери, которая к тому времени жила в Сольвычегодске и рассказал ей все как было, описал старичка. “Так это же Никола Угодник был! - воскликнула мать. - Ты в партию вступил, вот тебе и яма со змеями, а Никола тебя спас из ада то”. Случай этот Василия так потряс, что он вышел из партии и переехал жить в Сольвычегодск. Нашел себе работу на здешнем соляном курорте.

Жизнь Василий прожил достойную, а перед смертью подозвал жену и стал ее наставлять. Сначала сказал, чтобы она открыла форточку и вышла из комнаты. Тогда, дескать, болезнь дом оставит и на нее не перейдет. К этому добавил:

- Если ты мне не изменишь, буду всю жизнь помогать тебе с детьми.

Напоследок Василий Андреевич предупредил жену, что двоих детей (из четырех) он с собой заберет. После чего взял две просфоры и употребил их, как бы причастился.

Двое детей вскоре, действительно, умерли. Правдой оказалось и обещание помогать семье. Вечером попросит жена совета, Василий непременно ночью придет, надоумит, что делать. Раз сказал, например:

- Ты завтра печку не топи, а иди на Лайково, там тебя будут ждать две лошади, поедешь за сеном.

И действительно. Пришла на назначенное место, а там уже лошади дожидаются. Спрашивала она совета и когда дочь нашла себе жениха. Идти ли дочери за этого человека? Василий сказал, что пусть идет, хороший человек ей попался.

Тут Александра Васильевна стала собирать на стол. Я хотел было уйти, чтобы не смущать, но к счастью хозяева меня чуть не силой удержали. Еда была простой: суп, помидоры свежие, грибы, картошка, потом чай с медом. А коль остался поесть, то и дальше стал слушать.

Вопрос мой о чудесах крепко зацепил бабу Саню, и она, не отвлекаясь от Сольвычегодска, говорит: “А вот это не чудо. Клава Бердникова в Котласе, учительница верующая была. Мужик ее директором школы работал, его арестовали. Осталась она с четырьмя парнями. Тяжело. Солдатам стирала одежду всю ночь. А утром - в школу. Раз понесла две корзины белья к проруби, пришла и думает: “Оставлю я его здесь, а сама в воду”. И только собралась броситься, видит четыре детских головки в проруби, дети ее. Побежала домой. Видит, спят дети. Так ее Бог спас”.

Отец Александры Васильевны - Василий был старостой Введенской церкви 25 лет. В Сольвычегодск он вместе с семьей бежал из деревни. Когда в деревне начали создавать колхоз, ему, как самому толковому, предложили стать председателем. Как самый толковый, он отказался и вообще в колхоз вступать не стал. За то односельчане его невзлюбили. Крест осуждения от людей нести ему пришлось всю жизнь.

- За что не любили-то отца? - недоумеваю я. О неприязни к христианам со стороны людей, не облеченных властью, я слышу впервые.

- За что его было не любить? Батюшка никого не обижал, даже алкоголиков жалел. Кто попросит денег - взаймы всегда даст, даже если знает, что не отдадут. Кому рубль, кому два, кому три. И меня многие ненавидели, и всех нас, кто в церкви работал. Не можешь ты этого понять. В церкви не люди, в городе мы были никто. Меня все знали, а не здоровались. Ребята мои каждый день просили: “Мама, уйди с работы”. А батюшке моему все во след кричали:

Как кричали, так по тому и вышло. Перед смертью, в 79-м году, Василий Афиногенович предсказывал, что скоро наступят перемены и правителей станут ругать, всех, даже Сталина. Умер отец, а Александра, о том не зная, вошла в дом и ахнула - это откуда так хорошо пахнет? “Аромат, - говорит она, - не надышусь. Иду на кухню, а там батюшка мой мертвый лежит”.

А через какое-то время он Иосифу Викторовичу, мужу Александры Васильевны, во сне явился. Когда баба Саня выходила из избы, муж на печке спал и нарушить его полдневный сон было пустым делом. А возвращается в избу, муж из кладовки выходит, сна ни в одном глазу, вид изумленный. Оказывается это Василий Афиногенович его с печки согнал. Сказал:

- Иосиф, у меня в штанах, в кладовке 10 рублей осталось, так вы их с Саней потратьте за здравие и за упокой.

Он и при жизни родных не оставлял, по три часа в день молился и все вздыхал: “Как вы тут останетесь-то, деток ваших жалко.” И после смерти не за упокой лишь своей души, как это случается, просила, а обо всех родных своих беспокоился. И в другой раз он приходил к дочери. Вот что рассказывает Александра Васильевна:

“Подводит меня к большому дому, недостроенному, а комнат в доме так много, что я удивилась. Зачем столько-то? Что это батюшка задумал делать? Анна Андреевна мне потом так объяснила, что батюшка начал домостроение, а я должна его продолжить. А то, что много комнат, так столько у нас детей и внуков, всех нужно спасать”.

Детей у Иосифа и Александры шестеро, а о внуках я побоялся спросить, понимая, что подсчет затянется надолго.

Открытия Введенской церкви, как было сказано выше, добилась Анна Андреевна Верховцева. “Помету в церкви было птичьего - выше колен, с метр. После войны (здесь баба Саня ошибается - церковь открылась в сорок третьем году) собрали двадцатку, поехали в Архангельск. А в Архангельске им сказали, что в двадцатке должны все быть до 45 лет. Что делать? Собрала Анна Андреевна молодых верующих, медсестер, акушерок, учителей. Тогда разрешили”. Сильно помог церковь назад получить Шарапов Алексей Федорович, предрайисполкома, с женой которого, Клавдией Павловной, Анна Андреевна дружила. Он ее научит, как делать, она так и делает, по его словам”, - вспоминает баба Саня. В Божий вид храм привели всего за два месяца, к большому удивлению отцов города - “как вошли они впятером, так рты и разинули”. Учителя приводили детей, которые работали в церкви посменно, да пять старушек с утра до ночи здесь “орудовали”. “Оленев работал, Серега Ильин, наш батюшка, Миша Баночка (прозвище такое у него было), Костя Коржеский, Костя Строганов. “Еще архиерей помогал, отец Леонтий, фамилию забыла, кривой”, - говорит Александра Васильевна.

Людей ходило много. Приезжали из соседних городов, пели на два клироса, до двадцати человек в хоре. До сих пор, помнится, свадьба Сереги Ильина, когда из церкви из-за скопления народа, ели живыми люди вылезали. В Пасху милиция, дружинники людей отсекали. Продолжалось так до пятидесятого года.

- А что в пятидесятом году произошло? - спрашиваю.

- А радиолы появились, так народу стало мало ходить. А еще меньше из-за телевизора, - отвечает баба Саня.

- Там тоже службы показывают, - вмешивается Иосиф Викторович.

- А ересь? - напоминает ему жена.

Служили в церкви:

“Отец Виктор, трех годов не прослужил, в тюрьму забрали. Старичок такой был серенький, нет - рыженький, такой старичок был. Что-то не то по политике сказал. Образцово служил, отец Афиноген, 12-й священник в роду, а сын его сейчас 13-й. Отец Афиноген выпивал, его и сняли. Анна Андреевна говорила, что он в последнее время перед смертью прозорливым стал. В Лальске его похоронили”.

- Сидел?

- Си-де-л. Как не сидеть. Десять ли пятнадцать лет до нас сидел. Потом отец Федор Юданов четырнадцать лет у нас пробыл с 53-го по 67-й годы. Дольше всех у нас был. Сосланный он, из Куйбышевской области. Его на десять лет посадили железную дорогу на Воркуту строить. Пятеро детей его ждали, да жена, бедная, в одном платье. Как выстирает, так на печь лезет в одной рубашке, ждет, когда платье высохнет. А добрый батюшка Федор был, такой добрый, уж не знаю, есть ли еще такой на свете. Цыгане его мучили, раз обобрали, другой раз зашли - стали бить. Так били, что он говорит - в тюрьме так не били. А батюшка - руки по швам, священнику, - говорил нам, - нельзя рук поднять. Сено косил сам, и что нужно - себе возьмет, остальное нам отдаст, бревна ворочал. Ох, Господи, какие еще батюшки бревна ворочают!

После него отец Владимир Мешков был, голова на Украине - ноги здесь. Столько горюшка он перенес. Четверо детей имел, без жены жил. Жена учительница от него ушла и самого хотела со священников сбросить. Потом отец Модест Мелентьев из Лальска служил. Мать у него была алтарницей и он с пяти лет в алтаре. Вместе со священником его и арестовали. Издевались очень в тюрьме. Рассказывал: “Выгонят на мороз, так я свернусь калачиком, как собачка под крыльцом. А как товарищи селедку делить начнут, так кому хвостик, кому середка, а мне головка. А в голове все жиры. Они умерли, а я жив”.

После Мелентьева был Пантелеимон Сорока, тоже без жены жил. Служил хорошо, только пил много. Как выйдет в город так его алкоголики и хватают под руки. С кочегарами даже пил. Жену Олю он не мог привезти. Больная она была очень. А без жены от алкоголиков этих защиты никакой. Потом был отец Алексей Рыба, тоже пятеро детей имел, чуть с голоду они здесь не перемерли. Потом отец Василий Холод, потом отец Андрей - строитель большой, он до нынешнего отца Василия здесь служил. И кресты юродивым он поставил, там только холмики были. Нынешний одиннадцатый батюшка за пятьдесят лет. Не могут здесь прижиться - доход маленький. Кого забыла? Коваленко Анатолия. Он после Сороки до Рыбы был.

- После Рыбы, - уточняет Иосиф Викторович.

- После Рыбы? - скептически спрашивает баба Саня.

- После Холода думаешь? - сдает позиции Иосиф Викторович.

- Нет, после Рыбы.

Тут Александра Васильевна воодушевляется и восклицает: “Точно вспомнила. Был он до Сороки”.

“Ой, что на том свете будет, грех на мне большой”, - пригорюнивается баба Саня. Речь идет о том, что во время хрущевских гонений и некоторое время спустя, по инерции, не допускала она людей без документов креститься. Такое было заведено правило, что списки новокрещаемых, их родителей и восприемников должны были подаваться властям. Не для отчетности одной. Вагину Раису Николаевну учительницу, например выгнали с работы за то, что крестила своего ребенка, и только после двух лет мытарств по всем инстанциям, через Москву ее на работе восстановили. Александра Васильевна вспоминает: “Книгу нам такую привезли, чтобы всех записывали. Раиса Николаевна так боялась, а мать ей сказала, что если ребенок будет крещеный, то приеду, буду с ним водиться. Строгая она была, Раисы мать, благочестивая, и муж ее, Павел Игнатьевич, смирный был такой человек, председатель колхоза.

Ой-ой, ужас один, ну что мне было делать. Если шибко кто просил, так я записывала. Я в список кого запишу, подам батюшке, а он не смотрит сколько крестится, двое-трое то и проскакивали. Жалко их было. За двести километров приезжали, крестных везли, все без паспортов, чтобы на работе уцелеть. Жены коммунистов особенно. Я их спрошу: партийный муж? - отвечают: нет. Отец Федор разрешал не записывать. И раз приходит подруга племянницу крестить, чуть не плачет: “Саня, не записывай”. Ну, я не записала. Тут мать девчонки прибегает. “Отдайте ребенка”, - просит. А ребенка то скоро уже купать будут. Евстолия Васильевна, - говорю ей, - как я вытяну у батюшки из под рук? Отец прибегает, коммунальный начальник Жданов Николай, девчонку схватил, а батюшке кулак под нос сунул, и ушел. Стою, в зубах крови нет. Вся дрожу. Что батюшка скажет? А он дальше крестит, и потом тоже не прореагировал. Девочку-то так и не докрестили. Болеет она сахарным диабетом с десяти лет. Сама себе уколы делает. А Жданов сейчас шире стола, ни смерти, ни жизни, гнилая баба. Десять лет страдает.

При отце Анатолии я тоже кого могла, не записывала. Он молодой был, рассеянный. Не догадывался. А остальные батюшки следили, не разрешали.

Ох, скольким я отказала без паспорту-то, ох, много кому! Мне что за это будет? Ад?

Александра Васильевна подробно объяснила мне, как дойти до кладбища и найти нужные могилы. Потом задумалась: “А ведь нехорошо гостя одного посылать, что он обо мне подумает?” Собралась, надела платок, коричневый плащ. Идти было не особенно далеко. Постояли мы у могил Василия Афиногеновича, блаженного Федора, Анны Андреевны. “Родные, сколько лет прошло”, - вздыхает Александра Васильевна. Когда проходили мимо нового кладбища, она говорит: “Здесь матушку расстреляли, жену священника”. Во многих оградках кресты соседствуют со звездами. Жена, например, под крестом лежит, а муж - под звездой. Тяжело на это смотреть. Словно угадав мои мысли, Александра Васильевна говорит: “ Муж то женой может спастись, а жена - мужем”. Что-то в ее интонации заставило меня спросить:

- А вы с Иосифом Викторовичем - венчанные?

- Нет, не венчанные. Жду, авось помогут нам наши-то, обвенчаемся. Один раз помогли. Пил он очень. Так я землицы с могилок свекровушки моей дорогой, батеньки, Анны Андреевны насобирала, помолилась им, родным, и в карман ему положила, а часть в вино насыпала, а другую - за иконы положила. Приходит он в дом, за бутылку. А пить не может. “Колдунья”, - мне кричит. Я слово это пропустила, а он вот с тех пор и не пьет.

Под елью переждали мы бурю - сильный ветер с дождем. Когда выходили с кладбища, баба Саня сунула мне бумажку в пять тысяч рублей: “Бери, на дорогу пригодится”. Я пытался вернуть деньги, но безуспешно. Хорошо, свои люди сочтемся. Молча пошли обратно в город. Когда проходили мимо каменных букв “СОЛЬВЫЧЕГОДСК”, Александра Васильевна снова вспомнила мой вопрос о чудесах. Сказала: “Чудес много в этом городе, только они незаметные”.

Сидя на берегу Вычегды, покрытом белыми камнями, я смотрел, как женщины с мостков полощут белье. Так же полоскали они его здесь и сто лет назад. К этому месту когда-то приставали лодки, выходили из лодок невесты из окрестных деревень и раскладывали на берегу свой нехитрый товар. Мимо ходили женихи, прицениваясь к вещам, осведомлялись о приданом. А если приглянется девка, то шли готовить свадьбу.

Здесь каждый год собиралось до двух сотен сольвычегодских девок и парней, чтобы на баркасах пойти в Пырскую Едому за чудотворной иконой Божьей Матери. В десятое воскресенье после Пасхи баркасы возвращались, и икону носили по всем тринадцати городским церквям, а потом шли по деревням.

Впечатление, которое произвела на меня баба Саня, теперь, когда мы расстались, стало сильнее. Оказалось, что я к ней очень привязался. Тяжело было думать о том, что город придется скоро покинуть и бабу Саню я, наверное, никогда снова не увижу. Небо стало совсем красным, скоро ночь. А женщины все стирают.