- Знаешь... есть что-то в русской природе грустное. Осенью дожди, дожди, самому плакать хочется. И после нее тоже сиротливо - тянется и тянется зима, даже не верится, что эти снега когда-нибудь сойдут. На всей земле - вечная зима.

- Ну а весной-то? - смеется мой друг.

- Весной? Да. Все кругом оживает: ручьи текут в реки, и реки, наполнившись, играя солнцем, текут еще дальше куда-то... Мимо тебя. И хочется поехать далеко-далеко, начать новую жизнь. Но... Эх, годы наши, годы. Нет, весной тоже бывает грустно.

- Остается только лето, - умозаключает друг.

- Летом хорошо... Так хорошо, что иногда задумываешься - зачем Господь показывает нам это великолепие? Для чего? Что бы мы вспомнили? Смотришь на цветение это и, честное слово, робко так вспоминается: там было то же самое, только во много-много раз лучше!

- Да где же?

- В раю. И разве не грустно? Ведь там, в раю, явился грех.

- Ну, ты... жизнелюб! - говорит удивленно мой спутник.

Мы идем по луговине проселочной дорогой вдоль речки Жиздры. За деревьями виднеются шпили и кресты Оптиной пустыни. Пахнет травой, какими-то незнакомыми цветами; порхают бабочки - садятся на голову и плечи; сверху, с раскидистых деревьев льются райские соловьиные трели. Мы идем сквозь этот прекрасный мир - и так покойно на душе, словно дома ты, в родных стенах. Или в храме - хочется встать коленями на теплую землю и молиться.

Заросший проселок сужается, уже тропинка вьется под ногами - и мы оказываемся на широкой асфальтированной дороге. Еще некоторое время идем по инерции, оглядываемся. Где мы?!

Мы даже не испугались - настолько все невероятно. Какая-то сила взяла и бросила за много километров от пустыни и города Козельска. Попутного транспорта не подвернулось, и обратно шли мы пешком, только к ночи и добрались. Сбили ноги до крови... Видно, бес попутал.

* * *

Было это девять лет назад. А может, и не было? Самому не верится... В начале августа друг позвонил по межгороду: “Устал я. Давай каникулы устроим, встретимся в Оптиной - там тихо, хорошо... Помнишь? Как в раю. Странно, что с тех пор мы туда не ездили”.

Чтобы доехать до Оптиной пустыни, надо в Москве у метро Юго-Западная сесть на автобус - сейчас туда, на Козельск, ходит прямой рейс.

За окошком автобуса моросит дождик, мелькают московские многоэтажки... Просыпаюсь от тряски - автобус пробирается уже по кривой деревенской улочке, вот и поворот на Шамордино, а до Оптино рукой подать. Дорога тянется по высокому берегу Жиздры, внизу открывается долина - живая, как человеческая ладонь. Округлые холмы возносят к небу свечечки берез, меж ними волнуется море травы. Видно, что трава нежная, шелковистая.

Где-то здесь, в этой сказочной долине, произошла самая, пожалуй, мистическая в истории Руси битва. Татары сожгли Козельск и уходили прочь - и тут на них налетела горстка преследователей. Сотня мстителей врубилась в многотысячное войско, и битва была долгой. Татар обуял ужас, как свидетельствуют хроники. Не потому ли, что меж русскими плечом к плечу бились огненные, спустившиеся с неба ангелы?

Пытаюсь представить хрип и ржание коней, звон металла, брызги крови... В таком райском месте? Нет, не выстраивается картинка.

Автобус остановился на каменной горбатой улочке Козельска. Дальше - пешком через луговину, по знакомому мне проселку. Совсем близко, за деревьями, сверкают золотые купола монастыря. Как тут все изменилось!

Отстоял долгую службу - и свет разлился в душе. Покой и мир. Хочется побыть одному, иду в дубравы к реке. Тихо моросит дождик - простой и грустный, как оптинский распев. Но отчего же мне так счастливо и радостно?!

Деревья расступаются - и передо мной Жиздра, знакомый понтонный мост. Тот же самый, что и девять лет назад. Только поржавел чуть-чуть. Стучу пальцем по гулкому баку. Понтоны лежат на берегу, вытащенные из воды, - видно, монахи уже готовятся к зиме. Поворачиваю назад: а вот и знакомый почерневший крест, он стоит над святым источником. Рядом и купаленка устроена, дощатая будка. Внутри кто-то есть: слышится за перегородкой всплеск воды, приглушенный голос, потом снова тишина... и только дождь шуршит по земле.

У входа в монастырь, под крышей автобусной остановки сидит бородатый мужичок, дымит цигаркой.

- Монахи курить не разрешают, прячусь от них, - поясняет мне.

Я присаживаюсь рядом: отсюда, с холма, открывается прекрасный вид на реку, на дубравы.

- Вот гляжу на здешние деревья, - завязываю разговор, - и даже названий не знаю. Буки, вязы... У нас, на Севере, таких нет. Вот это, к примеру, что - лиственница?

- Это? - мужичок попыхивает, смотрит на дерево. - Это сосна.

- Какая ж это сосна!

- Ты меня слушай, я смолокур, всю жизнь в лесу. Сосна и есть. Ты на иголки не смотри, у вас, на Севере, они грубые - а здесь мягкие, длинные. Здесь все мягче. Особый микроклимат. Потому здесь заповедник открыли, и никто вокруг Оптина деревьев не рубит.

- Смолокур - это который канифоль добывает?

- Канифоль! - усмехнулся мужик. - Ей только смычки натирают, да на припай она идет. А я живицу собираю, живую смолу. Это стратегическое сырье, в военной промышленности ее используют.

Смотрю на мужика - кого-то он мне напоминает: такая же бородка, светлые, прозрачные глаза... Вылитый писатель Крупин - только обтрепанный, вроде бомжа.

- Вы не из вятских?

- Не... Тульский.

- А я издалека друга жду. Обещал приехать, а нет его.

- Ничего, - сочувственно попыхивает мужик, - должон приехать.

Слово за слово, рассказал я Косте (так зовут его), какой была Оптина пустынь девять лет назад: кругом груды кирпича, разор, оставшийся от танковой дивизии. Представить страшно - танки заезжали в алтарь Введенского храма, там ремонтная мастерская располагалась. Упомянул и про то, как бес над нами подшутил, - взял за шиворот да кинул за Козельск.

- Вот рассказываю, и сам не верю. Если с кем другим случится - еще можно поверить. А когда у самого такая петрушка...

- Это я понимаю, - Костя смял цигарку, бросил. - Меня тоже бес водил. Только не здесь, а у Плещеева озера. Есть там “синь-камень”, чудной такой, в народе его зовут еще “камень-ползун”. Прочитал я про него в “Комсомольской правде”, будто ученые его изучали. Феномен. Весит он несколько тонн. И с самых древних времен, значит, это... ползает. С места на место. То на берег заберется, то к самому озеру подползет. И вот решил я сей камень посмотреть. Доехал на поезде до станции Берендеево, потом на автобусе до Переславля Залесского, что рядом с Плещеевым стоит. А в тех местах есть источник Никиты Столпника. Это известный святой, может быть, видел: здесь, во Введенском соборе, он на стене изображен рядом с Симеоном Столпником. Над источником часовенка построена, хорошее место. А у меня с собой канистра припасена, задумка такая - освятить этот камень-то. Наполнил канистру святой водой, закинул за спину и похромал к озеру. Я с палочкой хожу, нога больная.

И, поверишь ли, почти сутки добирался я до этого камня-ползуна. Иду по дороге, останавливаю машину: “Далеко ли еще до Плещеева?” - “Да ты, брат, в обратную сторону идешь! Садись, подвезу”. Подвозит до поворота: “Вон, видишь, слева озеро серебрится? Тебе туда”. Иду к озеру и снова оказываюсь непонятно где, за много километров. Снова голосую, везут меня до поворота... и так четыре раза. Ночью иномарка остановилась, парень в черных очках, лысый: “Куда нацелился?” - “К озеру”. - “Садись. А что в канистре плещется?” - “Ну... вода”. - “Что ж ты воду к воде везешь”, - усмехается.

- Ну и как, освятили? - Спрашиваю Костю.

- Да. Канистры хватило. И молитву прочитал... Ну, пойду. Тут, в столовой, у меня послушание, трудником устроился.

Костю я потом часто видел - среди монастырских его легко отличить по хромающей походке. Рассказ его сомнений не вызвал, но в карту я все-таки заглянул: в самом ли деле существует такая ж/д станция - Берендеево? Точно, есть! Если ехать в Москву с севера, то она чуть не доезжая Александрова, за Ярославлем. Сколько раз проезжал мимо и не замечал.

С разными людьми встретился я здесь. Одних паломников в монастыре около трехсот. В трапезной за столами 157 мест - и всех их кормят монахи в два приема.

У входа во Введенский храм сидит на стульчике старица Мария Ивановна - известная в России прозорливица. Четыре месяца назад она приехала в Оптину из Самары и здесь живет. По ступенькам мимо нее поднимается девушка - и прямиком идет в храм. Старица что-то шепчет, кладет крест на себя вместо девушки; та, видно, забыла перекреститься.

Спрашиваю знакомого послушника: почему вдруг Мария Ивановна приехала? Почему сюда, а, скажем, не в Шамардино, по соседству? Там как раз женский монастырь...

- Схимонахиня Мария? - светлеет сначала послушник, потом суровеет лицом. - Знать на подмогу приехала. Где свято, там и брань идет. Отцы говорят, что многие беды Оптину ждут... Вот черный крест на небе видели. Никогда такого не было. Икона Божией Матери “Тихвинская” в алтаре плакала. Матушка Мария сказала: “Ждите наказания Божия...” И точно. Как раз на Тихвинскую, 9 июля, было обретение мощей семи оптинских старцев - и смута пошла. В одном из гробов оказались мощи преподобного Амвросия.

- Как так? Ведь Амвросий во Введенском храме лежит, у иконостаса.

- Да, это сейчас. А раньше лежал старец Иосиф - все же думали, что это преподобный Амвросий.

- О, Господи, - крещусь я, - искушение какое!

Вот не удалось лукавому с мощами Государя-Мученика подшутить, так удар по Оптиной пришелся.

- Братья говорят, что Слава Богу. Теперь сомнений в подлинности нет. А чудотворения были от тех мощей - так это все равно от Амвросия, через старца Иосифа.

Все по вере нашей. Раньше, конечно, лучше было.

- Как лучше?

- Ну, братья говорят, нет уже той любви, что в обители царила.

- Как? Все по кельям сидят, что ли?

- Нет, почему. У нас как в семье. Меня вот отец наместник наказать хотел, было за что. Так все братья горою встали, так хвалили пред отцом Венедиктом, что будто уже не я виноват, а они виноватые. Нет... хорошо у нас, очень хорошо. Но братья говорят, что раньше лучше было.

Послушник одел скуфейку, скептически оглядел себя, стряхнул что-то с подрясника - и пошел по своим делам.

* * *

Мощи семи оптинских старцев каждое воскресенье вносят в Введенский собор. И тогда становится их девять: в соборе покоятся также преподобные Амвросий и Нектарий. На могилах же, где были обретены останки, установили мраморные таблички с именами. Плод кропотливой работы археологов и историков.

Чуть поодаль выросло уже новое кладбище, высятся рядом четыре креста - трем монахам и послушнику, павшим на Пасху от меча сатаниста. Одному из страстотерпцев - отцу Василию - прочили великое будущее. Ждали, что с него возобновится Оптинское старчество.

В монастыре посчастливилось побывать в келье игумена Ипатия - близкого друга о.Василия. Узнав о цели визита, он снимает со стены крест-распятие, дает приложиться к нему.

- Крест этот привез отец Василий из Святой земли, - рассказывает игумен, - с ним он прошел в Иерусалиме крестным путем Спасителя до самой Голгофы. И потом очень дорожил этой святыней. А за четыре дня до смерти, в Великую среду, подарил мне. У меня был день Ангела. Я стал отказываться, а он: “Пусть останется у тебя...” Я был, конечно, потрясен - такая святыня. Мы обнялись с ним, будто расставались. Что я заметил: он был в особенном состоянии, тихий-тихий, необычно тихий...

Батюшка вешает распятие обратно на стену, качает головой:

- Не только ему, но и отцу Федору тоже предчувствие было. Кажется, за день до смерти он рассказывал, что преподобный Амвросий спросил его во сне: “Чего хочешь больше всего?” А тот ответил: “Умереть на Пасху”. Как бы само из уст вышло...

После того прощания с отцом Василием я прибил крест на стену, и пришлось уехать в Москву, на подворье. Там и узнал... Потом мне показали, где все произошло. Сейчас это место отмечено кирпичами. Оно на улице, у стены кельи - как раз напротив креста, который за стеной висел, прибитый.

Потом на месте убиения совершали панихиду - и такой на всех мир сошел, такая пасхальная радость... И вот сейчас Пасха там всегда.

А 9 августа, за неделю до Изнесения Животворящего Креста Господня, на кресте отца Василия выступило миро - чуть ниже ребер распятого Спасителя. Я позвал братьев, и все это видели. И потом крест мироточил еще три раза.

- Батюшка, а были какие-нибудь знаки, что они, страстотерпцы, теперь молятся за Оптину - там, на небе?

- При мне случилось, - вспоминает игумен Ипатий, - одна женщина приехала сюда из Туркменистана и заболела, затемпературила. Ходила благословляться к отцу Илию, просила исцеления у мощей преподобного Амвросия, а потом пошла на могилы наших монахов. Обняла холмик - и так забылась. И видит: предстал перед ней старец Амвросий и еще трое каких-то молодых. Пригляделась: совсем не трое, а будто один, просто плечами они срослись. Встала с колен совершенно здоровой. Трое эти - монахи наши были.

Случаев исцелений много записано, особенно по молитвам к убиенным Василию и Ферапонту. Целая книга составилась. Настоятель наш не благословляет пока ее в России публиковать, рано, говорит. А на греческий перевели, и вот два дня назад отправили - там, в Греции, хотят ее напечатать.

Вся келья игумена Ипатия заставлена начатыми и почти законченными иконами. Пахнет краской и ладаном.

- Хорошо у вас, - говорю. - Я всегда думал, что монастырь должен в суровом месте быть - на скалах, чтобы ветры дули. Для аскезы, как на Соловках. А у вас прямо рай, все цветет, благоухает.

- Ну, у нас свои тут ветры дуют, - улыбнулся батюшка. - Да, здесь много утешений, очень красиво. И старцы утешают. Преподобный Амвросий все время рядом, даже в житейских мелочах помогает. Был случай. Мы местных жителей из монастырских помещений переселяли за пределы обители и деньги им давали. И вот последний старичок остался. Когда он переехал, то явился ему во сне Амвросий и сказал: “Деньги пересчитай и лишние отдай”. И точно, лишние оказались. Вернул...

Духовно здесь очень. Но и зло оголеннее, страшнее. Что в стране происходит - тут стократным эхом отдается... Два года назад снова чуть кровь не пролилась. Был у нас послушник, смиренный такой, все агитировал: скоро Пасха, давайте группу создадим, “чтобы трагедия не повторилась”. А потом кинжал у него в подсобке нашли с цифрами “666”, ну и другие сатанинские принадлежности. Забрали его в КПЗ, подержали и отпустили.

Но матушка Мария, схимонахиня наша, говорит, что кровь здесь еще будет... Я и раньше в ней не сомневался, а сейчас, когда она приехала, убедился: это настоящая старица, по благодати. Ее словам я верю.

- А как с тем сатанистом, который монахов убил, - посадили его?

- Николай Аверин? Его признали невменяемым.

Отец Тихон Шевкунов принимал его исповедь в психлечебнице. Николай оказался крещеным. И как дьявол им овладел? Сначала предстал ему как Бог, а потом стал обличать себя - а в своем лице и “Бога”. И после, когда Аверин разуверился в благости Божией, лукавый склонил его к себе. Сейчас братия молится о нем. Он ведь покаялся, плакал, письмо нам написал.

Да он и не главный. Дело-то оказалось пострашнее... Судя по всему, идейным вдохновителем Аверина был наш монах Силуан. Братия давно его подозревала, но не знала, на чем уличить. Стали присматриваться. Оказалось, под разными предлогами он не был ни на одной службе на Светлой седмице. И еще заметили: после причастия не запивает и скоро так идет на улицу. Похоже было, что уносит Святые Дары во рту. Куда? Зачем? Были и другие, более явные факты, но уличили его на запивке. Он стал отпираться, мол, Бог свидетель, он запивал. Не знал, что за ним наблюдали. Солгал - и этого оказалось достаточно, чтобы выгнать из обители. Потом мы узнали, что он устроился где-то под Москвой в воскресную школу.

И блаженная Любушка, и отец Иоанн Крестьянкин, и архимандрит Кирилл - все благословили за Силуана не молиться и братом своим не считать. Написали мы письмо в ту воскресную школу, и его исключили. А потом узнаем - в какой-то епархии он стал иеромонахом.

Вот что страшно...

- А правду говорят, что в первые годы здесь лучше было, чем сейчас?

Игумен Ипатий задумывается:

- Как вам сказать... Я десять лет здесь, с самого начала. Тогда мы все надеялись, что возродится оптинское старчество. Были едины в этой мысли. Но не так все просто. Вот наш отец Илий - великий молитвенник, безнадежных больных вымаливает. Но себя старцем не признает. Ведь должен быть еще особенный дар - духовного рассуждения и водительства людей. И даже этого мало... Вот был Феофан Затворник - учитель людей, все к нему шли. Но тоже он не старец. Он не мог о каждом человеке видеть промысел Божий. А оптинские старцы видели.

Далеко нам до этого. И даже когда старчество возобновится, все равно это не сразу признают. Первых старцев отовсюду гнали, архиереи скептически относились. Так что и такой, очистительный, путь предстоит пройти.

- Значит, долго ждать?

- Будем молиться.

В обители тихий час. Лежу на кровати, смотрю в окно. Солнце теплится в бархатистой, смеркшейся зелени деревьев; небо неестественно синее. Теплый предосенний день. На стекле трепещутся три бабочки, хотят проникнуть на улицу.

Мы в скиту, в домике, который до сих пор называется “настоятельским” - раньше, до революции, в нем жил настоятель скита. Сейчас здесь вроде гостиницы для почетных гостей. Моего друга, когда он приехал, сразу сюда “благословили” - он и за меня словечко замолвил. Еще с нами живет юноша, крестный сын о.Тихона, приехавший погостить. Мы с другом спорим о клинической смерти и загробных видениях, насколько они истинны - и юноша внимает, как двое дядек ссорятся. В таком святом месте.

- Анто-он, - зову друга.

- А?

- Смотри. Три бабочки на окне. И нас здесь трое.

Друг не знает, что ответить. Молчим. Смотрю в окно - и оживает эпизод из книги митрополита Вениамина (Федченкова). Он писал, как в 1912 году приехал в Оптину отдохнуть на каникулах, пожить в тиши, помолиться. Был он тогда ректором духовной семинарии, архимандритом. И монахи попросили его прочитать после службы проповедь. Ректор наотрез отказался. Тогда настоятель вызвал его к себе - вот в этот самый домик. И благословил о.Нектария поговорить с гостем. Тот обратился к окну и, указывая на природу, сказал:

- Смотрите, какая красота: солнце, небо, звезды, деревья, цветы... А ведь прежде ничего не было! Ничего!

И Бог из ничего сотворил такую красоту. Так и человек: когда он искренне придет в сознание, что он - ничто, тогда Бог начнет творить из него великое.

Слова эти так поразили архим.Вениамина, что он помнил их всю жизнь - и когда был епископом Белой армии, и в Константинополе, и в Париже, и в Канаде... Умер он в 61-ом году в России. Такую большую жизнь прожил!

А окно - вот оно. Не изменилось. И пейзаж все такой же. Райский.

* * *

Утром я уезжал. На автобусной остановке мы обнялись с другом. Помедлили... и еще раз крепко обнялись. Было грустно и светло.