БЕСЕДА

О борьбе за Йоту и путях открытого сердца 

Беседа с епископом Древлеправославной (старообрядческой) Церкви Антонием Богородским

История Новозыбковского согласия

– Дело в том, что какая-то часть приходов нашей Церкви была вынуждена пойти на разрыв со своим главой – архиепископом Александром (Калининым).

– Я знаю архиепископа Александра как достойного архипастыря...

– Не имея епископата, старообрядцы вскоре после раскола остались и без священства. Кто-то с этим смирился, кто-то – нет.

Только в середине XIX века удалось найти на Балканах архиерея – митрополита Амвросия, который поставил нам несколько епископов. Так образовалась Белокриницкая иерархия. Сейчас ее центр находится на Рогожском кладбище, во главе стоит митрополит Алимпий, уважаемый, очень верующий человек.

Но вернемся в XIX век. Далеко не все старообрядцы пошли за владыкой Амвросием (многое смущало – это отдельный разговор). Но и без причастия, без полноценной церковной жизни мы тоже не могли и поэтому принимали беглых священников Русской Церкви. Отсюда и пошел обычай называть нас беглопоповцами.

Сами себя мы называли согласием древлеправославных христиан, приемлющих священство господствующей Церкви.

– Кто такие беглые попы?

– Священники, которые вышли из подчинения Священного Синода. Среди них встречались замечательные личности, например, епископ Михаил (Семенов). Он был архимандритом в подчинении Синода, участником религиозно-философских собраний, оставил после себя богатейшее наследие, труды по истории культуры. И в какой-то момент искренне проникся мыслью о неоходимости возвращения к древлеправославным корням.

– Каким образом у вас появилась иерархия?

– Это очень драматичный и противоречивый эпизод истории. Первым архиереем, который к нам перешел в 1923 году, был архиепископ Никола (Позднев), бывший обновленец, что характеризует его достаточно ярко.

Однако через шесть лет к нам присоединился человек совсем другого склада – владыка Стефан (Расторгуев). Он был из числа таких твердых православных единоверцев. От этих двух архиереев, совершенно противоположных друг другу, и произошло новозыбковское течение, которое сейчас именуется Русской Древлеправославной Церковью.

– Что означает слово «новозыбковское»?

– Во времена Хрущева наша кафедра одно время находилась в Новозыбкове.Там и сейчас сохраняется духовный центр, училище.

Большая часть наших первых епископов погибла в 30-е годы. А когда Сталин в 43-м году дал задание генералу Карпову восстановить православные религиозные центры, то Новозыбковскую архиепископию возглавил владыка Иоанн (Калинин).

Он был неподлый человек. Из числа таких хороших, но пассивных людей. Спустя какое-то время после смерти владыки Иоанна Церковь возглавил его сын – владыка Аристарх, а следом внук – нынешний наш управитель Александр (Калинин).

Такая династия, которая была воспитана в компромиссе с гонителями. Но беда, конечно, не в этом. Было бы фарисейством упрекать иерархов за позицию, навязанную им силой.

– О какой позиции идет речь?

– А позиция была такая же, как и везде, и в Московской Патриархии, и у белокриничан: Церковь не должна развиваться, должна стать гетто. В какой-то мере вынужденно, в какой-то искренне это положение дел признавалось православными вождями единственно возможным.

Аристарх Калинин восклицал все время: «Только без фанатизма, не надо фанатизма». Речь шла, естественно, не о том фанатизме, который прописан в толковых словарях, а о духе ревности в вере, который делает православных православными и ярко характеризовал во все времена старообрядчество.

Мы всё терпели – и машинное масло в лампадах, и свечи стеариновые, и многое другое. Надеялись, что вот спадут внешние путы, и тогда... Не дождались. Генерал Карпов давно умер, а директивы его исполняются неукоснительно, Церковь исчезает.

В конце концов самые сплоченные, ревностные общины на Кубани, в Румынии, Центральной России выделились в Древлеправославную Церковь России.

У нас три архиерея. Епископ Евмений – наш неформальный глава по старшинству и авторитету – окормляет казачьи приходы в Румынии. Его паства – это знаменитые некрасовцы, которые в давние времена бежали от гонений в Турецкую империю.

Аполлинарий Курский – известный ученый-химик, профессор института Менделеева. Одно время работал в Китае. Ну а третий епископ – ваш покорный слуга.

– Насколько серьезно, окончательно ваше разделение?

– Лучше бы, конечно, вместе, не дробиться. Да и ушли мы не окончательно, это временная мера, попытка спасти хоть что-то. Многие наши побежали к белокриничанам, некоторые общины в Москве полуразогнаны. Уже несколько лет идет незатихающая борьба архиепископа с теми, кто не желал мириться с обмирщением.

Особенно недовольны были казаки. В Румынии они триста лет сидят. Сохранили язык, культуру, даже юмор такой русский. Помню, с большой иронией отнеслись к желанию архиепископа Александра завести осла. Как теперь выяснилось, он хотел возродить въезд Первоиерарха на осляти на Пасху. Объявил себя недавно патриархом. Так что теперь у нас, в России, два православных патриарха... И смех, и грех.

Так вот – об эпопее с ослами. Сначала владыка одно животное через всю Украину и Россию торжественно провез, но осел, бедный, пошел и утопился или утонул. В общем, судьба его сложилась в высшей степени драматично. Потом второго нашли – там же, в Румынии.

Как второй осел смерть принял, толком неизвестно. У нас есть монастырь из беглых монахов-никониан. Казаки смеялись, что это они осла с голодухи съели.

Я как-то спросил владыку Александра: «Это что – шутка? Может, кто анекдот пустил?»

Он ответил с большим чувством: «Нет, моя вина. Не уберег ослов».

Мир старообрядчества

– Мы проделали в чем-то схожий путь с Патриархией, и у нас тоже набираются сейчас батюшки «с философией», из молодежи, прошедшей через все светские искусы.

Недавно был свидетелем такого диалога. Женщина в старообрядческом храме поспорила с одним из молодых батюшек нового призыва, таким «младостарцем». Он рассуждал о том, что невелик грех двух младенцев с нарушениями окрестить. «Я за это сам перед Богом отвечу», – объяснял священник, пытаясь поделиться взглядами, вынесенными с двухгодичных курсов.

А женщина, продолжая строгать головку лука, заметила: «Нам совершенно нет дела до ваших грехов. Нам нужно, чтобы была исполнена вся правда. Чтобы младенец был крещен правильно».

Она такая краснощекая, с очень русским лицом. Похожа на домохозяйку, а на самом деле кандидат технических наук.

Чтобы понять этот ответ, нужно знать историю ее собственного крещения. В разговоре с батюшкой-«философом» Агафья Павловна полушутя так обронила: «Вы меня не учите, я в Америке крещенная».

Оказалось, что, когда исполнилось девчушке годика два-три, близкие начали тревожиться – пора ей крещение принять. То было начало тридцатых годов – церкви были разорены, священство арестовано. Больше всех волновалась жещина, определенная Агафье в крестные матери.

Конечно, она могла ребенка и сама окрестить – это позволено делать в чрезвычайных обстоятельствах. Но считала, что вся правда должна быть исполнена. Так что однажды взяла кроху и отправилась с ней по российским просторам батюшку искать.

Целый месяц они ходили, пока не нашли забившегося куда-то священника. А мама Агафьи все ждала, ждала их обратно, а потом сказала задумчиво: «Видимо, мою дочь повезли в Америку. Негде стало на Руси по всем правилам дите окрестить».

Над нами, старообрядцами, много смеялись, что мы так крепко держимся за йоту, за букву. Но для Агафьи Павловны месяц хождений по Руси заложил основы всей жизни. Можно было, конечно, все сделать как придется. И в следующий раз тоже, и так далее, как это обычно делается. А что потом? То, что заслужили.

Уступая йоту, мы в России перестаем быть русскими, в то время как рассеянные по всему миру старообрядческие общины сохраняются веками. В Румынии уже восьмое поколение живет, но не только язык и обычаи, а сам дух остался прежним. То же самое происходит и в Латинской Америке, и на Аляске. А остальная часть русской эмиграции растворилась. Даже у тех, кто уехал в 60-е годы, дети утратили родной язык.

К слову, в разговорах со мной Агафья Павловна шутит: «Мы с вами оба в Америке крещенные». Дело в том, что моя семья больше века живет за Рогожской заставой, в квартале, который, по иронии судьбы, называется Америка. Это из-за того, что там дома американцы строили.

Крестил меня тайно в 47-м году старообрядческий священник.

– А в настоящей Америке вы бывали?

– Да, бывал. Там, кстати, и свои протестантские «старообрядцы» – амиши – есть. Они сохранили бытовой уклад, ездят на лошадках, по улицам ходят девушки в длинных платьях, скроенных по моде XVII века. Эти люди не пользуются благами цивилизации, электричеством, например. Продукты выращивают без химии, пользуются домоткаными одеялами. Что интересно, их больше миллиона.

Но я, естественно, к своим ездил. Большинство общин в Америке соединилось с Русской Зарубежной Церковью на правах единоверия. Там русских православных людей не так много, и они друг к другу жмутся.

Конечно, это уже американцы, но и русский дух тоже силен. Вот одна такая семья. Во главе дедушка 84 лет, из раскулаченных. С громадными крепкими кулаками – раньше на бойне работал. А сын у него – нейрохируг, опытный специалист. Но дедушка глянет сурово, и все затихают.

Внуки по-русски крепкие, по-американски накачанные. Пытался один из них на американке жениться. Подошел к дедушке. Тот говорит: «Серафим, ты знаешь, она богатая, будет попрекать тебя, ты лучше бери из наших, ровню себе». Пошли в церковь, старик указал на девушку, парню она понравилась.

Но момент жениховства там, за границей, трудный. Свои исчерпываются. Вот известный случай, об этом и по телевизору рассказывали. В Боливии одна девица лет в 20 никак не могла себе жениха найти и считалась уже перестарком. У них лет в 16 принято замуж выходить. И вот дальше там произошла история Петра и Февронии старообрядческих.

Отец девушки, который приехал в Боливию в драных штанах, сейчас имеет шесть комбайнов. Старообрядцы – люди работящие, непьющие, везде живут неплохо. Так вот, у отца работал комбайнер-индеец. Девушке он приглянулся, но родственники были против. Куда, мол, нам такого. Но как-то их уломали. И вот теперь ходит этот индеец в косоворотке, по-русски научился говорить, обращается к родителям жены «папенька, маменька».

– А как старообрядцы борются с мирскими соблазнами?

– С выпивкой очень борются. В Торонто я с этим столкнулся. Иной уедет в город и там падет. Когда вернется, его сразу ставят на правеж, покаяние приносится. Жизнь берет свое, но и старообрядцы сопротивляются, как могут.

– Только ли в йоте дело?

– Очень большую роль играет община. На Западе это видно особенно отчетливо. Только она способна бывает удержать дух и культуру. Хотя какие-то изменения неизбежны.

– А как попали староверы на Аляску?

– В 30-е годы их довели в Приморье до восстания, и казаки ушли в Китай, оттуда – в Америку. Устроились на мебельную фабрику, всю науку переняли, ушли. Хозяин без них разорился. Потом пошли на фабрику, где делают сейнеры, большие шхуны. Изучили ремесло, тут же уволились. И не без удовольствия вспоминают, что и этот хозяин сразу разорился. Это, очевидно, у нас национальная черта...

– Режь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй...

– В каком-то смысле, да. Но потом казаки сами стали делать и мебель, и шхуны. Сами ходят в море за рыбой. Народ прижимистый. Я хотел остаться, порисовать их. Но как быть со средствами? Один хозяин шхуны почесал в затылке, сказал, давай, я тебе портрет закажу. По американским меркам, он стоит тысячи три, сошлись на восьмистах долларах. Нарисовал, а заказчик не идет. Ждал, ждал, наконец, не выдержал, поинтересовался – будете брать? «Да нет, – отвечает, – дорого что-то». Отдал я ему этот портрет даром.

Крестьянская хитрость... И среда влияет. На обряды не влияет, а на образ мышления, пожалуй, да.

Судьба

– Мой прадед – Никифор Петрович Баскаков – пришел (или приехал) лихим ямщиком из Богородска и поселился у Рогожской заставы.

Семья была крестьянской, но достаточно культурной, с большим потенциалом. Двоюродный брат моего деда – Вениамин Иванович Баскаков – был, например, преподавателем академии Генштаба. А прадед и дед всю жизнь проработали на заводе Гужон.

Я живу там же, за Рогожской заставой. Правда, кто-то, по иронии, назвал Владимирку «Шоссе Энтузиастов». Там в годы моего детства жил замечательный священник, отец Василий. Он, как матка улей, держал нашу семью Баскаковых и много других семей.

Отец Василий был тайным монахом, потом – тайным епископом. Так как официальное служение было невозможно, он собирал людей на молитву своим обликом, его можно сравнить с оптинскими старцами. Достаточно образован был светски, но боролся с этим в себе и тихо юродствовал. Будущее для него было прозрачно, советы всегда хороши. Но, может, здесь имел значение и жизненный опыт.

Со мной один раз приключилась забавная история. Мне было тринадцать, когда нас всей школой куда-то вывезли. Вокруг было много девочек незнакомых, и мальчишки стали меня подзуживать: «Как эту зовут? А эту?»

Я отвечал: Наташа, Таня, Маргарита, Роза и т.д., причем каждый раз угадывал. Ребята после этого стали поглядывать на меня с уважением. Думаю, что какой-то бесенок поиграл этим даром в моей молодой плоти. Прихожу к батюшке, торжественно сообщаю, что вот, мол, я каков. А добрейший отец Василий стукнул меня посохом довольно ощутимо: «Микроскопом гвозди не заколачивают».

Мне понадобились десятилетия, чтобы понять, причем тут микроскоп, причем тут гвозди.

– Я слышал, вы как-то связаны были с темой Царя-мученика.

– Мы с товарищем Андреем Самойловым провели один из первых вечеров, посвященных трагической кончине Николая Второго и его Семьи. Это произошло в Доме кино в 1989 году. Недавно показали об этом документальный фильм по ТВ. Моя черная борода там тоже мелькает.

Я тогда сказал, что в Москве есть по крайней мере один памятник Царю. Когда он прекратил гонения на старообрядцев, были распечатаны алтари наших храмов, и нам дозволили, наконец, в них служить. В память об этом событии был построен величественный храм-колокольня. Мой прадед тоже участвовал в создании этой колокольни. Она стала памятником делам Царя-мученика.

Есть очень трагические совпадения в истории. Царская Семья погибла ровно двести лет спустя после казни царевича Алексия – сына Петра Первого, этого «первого большевика». Я натолкнулся на этот факт, когда делал для радио передачу о царевиче. Ему 17 июля был вынесен смертный приговор, а через день-два приведен в исполнение.

– А как вы получили религиозное образование?

– По благословению наших новозыбковских отцов закончил семинарию и академию в Московском Патриархате.

Самое приятное в духовных школах – это преподаватели. Нас учили такие нынешние архиереи, как, например, владыка Евлогий Владимирский, – человек светлой души, очень благожелательный.

А любимым нашим преподавателем был, наверное, Борис Николаевич Пушкарь, ныне архиепископ Вениамин Владивостокский. Он был рассеянный, аудитории все время путал, но видно было, что он учит нас без всякой задней мысли, без оглядки на власть. Мог подойти и сказать: «Ты там поосторожнее высказывайся, могут донести, что ты КГБ ругаешь, легенду состряпать».

Он читал у нас историю Ветхого Завета и еще что-то, сейчас уже не помню. Один раз продекламировал на лекции стихотворение Евтушенко, где было написано что-то про белый снег, ветки, мол, шуршат, прямо к небу уходит душа. Борис Николаевич вряд ли поклонник этого поэта, но поделился радостью. «Видите, – сказал, – даже на страницах газеты слово «душа» появляется».

На юбилейном Соборе владыка Вениамин был одним из немногих, кто задавал какие-то вопросы, и единственный проголосовал против участия Патриархата во Всемирном совете Церквей.

– А кто были ваши товарищи?

– Из числа наиболее известных можно назвать епископа Александра Костромского. Очень теплые воспоминания остались о верующих юношах. Со мной учился, например, игумен Кирилл (Сахаров) из Московской Патриархии, приверженец подлинного благочестия.

Но бурса, конечно, она и есть бурса. С тех пор, как ее описал Помяловский, мало что переменилось. Когда Сталин позволил открыть духовные школы, там возродилось все лучшее и все худшее, что было когда-то. Появилась партия ректора, партия инспектора, как в XIX веке, и т.п.

Была такая шутка у семинаристов. «Человек кончил академию, а веру сохранил». То есть искушения большие. А когда человек становится епископом, приобретает, так сказать, ангельский образ, то иногда теряет человеческие черты. С владыкой Вениамином этого не произошло, а у некоторых моих соучеников, дослужившихся до архиерейского звания, возникло «головокружение от успехов». С одним вообще что-то странное началось. Написано о нем было: «Не вернулся из отпуска». Это что-то новое.

Народ на курсе был самый разный, все больше простой. Многим было за тридцать, люди прошли жизненный путь. Смотришь, кудрявый высокий парень в пальтишке кожаном идет с девушками фланировать. А потом смотрю: он уже тащит тележку в качестве послушника. Это было умилительно.

В целом воспоминания остались хорошие. Говорят, что после войны было еще лучше. Я разговаривал с архиепископом Иринеем Ставропольским за неделю до его кончины. И, видимо, осмысливая жизненный путь, он сказал, что в хрущевские времена кадры Русской Церкви потерпели большую катастрофу. Из семинарии, академии изгонялись активные верующие ребята, оставались не лучшие. И вот эти не лучшие – они составили потом костяк благочинных епископов, которые не стараются жить христианской, общинной жизнью, а пытаются царствовать над своей паствой.

Это проявляется и у нас, старообрядцев.

– Хочу задать вопрос из несколько иной сферы. Нынешнее «племя младое», люди 20-40 лет, насколько охотно они участвуют в жизни Новозыбковского согласия?

– Мало участвуют. В Курске, например, большой приход, но молодежь можно увидеть только на венчаниях и на крестинах. Наши старухи говорят о детях: «Хорошо хоть крест носит». Но вот что интересно: дети не идут, а внуки тянутся. Особенно бурно это протекает на Кубани благодаря отцу Георгию Ефимову.

– Я слышал, ваша дочь довольно успешно занимается спортом?

– Она молится вместе со мной, настоящая старообрядка, и, действительно, любит спорт, завоевала первенство Москвы по гребле. Альпинистка, на горных лыжах катается. Активная, как это свойственно старообрядческим женщинам. Учится прекрасно.

– Вы видите знак судьбы в том, что стали епископом в том самом месте, откуда родом ваши предки?

– Богородск – это город исконно старообрядческий, но за время советской власти там произошли большие изменения. Активная часть была разогнана, посажена. Собирать приходится буквально по человеку, много ездить – как шутит отец Кирилл (Сахаров), «десантом по деревням».

Мысли о расколе

– Эти гонения на старую веру, брат на брата – страшная полоса в нашей истории. Это как на поле боя отсекают руку. Я в Абхазии наблюдал такую картину. Страшно.

Что произошло с нами в XVII веке? Митрополит Питирим Волоколамский (Нечаев) в одной из первых речей перед студентами у нас, в семинарии, говорил о своих теплых чувствах к старообрядцам. О том, как после решения Собора 1971 года о снятии клятв он отслужил старообрядческую литургию. Владыка тогда произнес интересную мысль. Что не было настоящего раскола, а был только переходящий временами в потасовку спор о том, что такое православие.

Ведь мы полемизировали не о вере, не о догматах.

– Об отношении к власти? Если смотреть на разделения ХХ века – то наша Церковь именно на этом вопросе снова споткнулась. Я говорю о скандале с Декларацией митрополита Сергия. К сожалению, эта тема так и не стала предметом широкого обсуждения на Соборе.

– Есть известная картина «Боярыня Морозова». Я недавно беседовал с одной русофилкой из Южной Африки, шотландкой по происхождению. Картина ее поразила как выражение русской неистовости в стоянии за веру. Она не могла понять, почему мы так друг друга терзаем, а восхитило ее то, что боярыня свою молодую богатую жизнь приносит в жертву. А на заднем плане там стоят люди. Кто мрачен, кто насмешлив.

Писатель Гаршин в свое время долго изучал эти лица, а потом задался вопросом: где гарантия, что старообрядцы, в случае победы, не начали бы гонений на своих противников? Уверяю вас, что не начали бы. Не из гуманизма, конечно. Просто это совершенно невероятная ситуация, чтобы нашлись люди, готовые пойти в срубы горящие, на казни в пользу каких-то нововведений. Представьте себе Арсения Грека (который и в католиках побывал, и у магометан со страху обрезание принял) в роли мученика...

Мы разделились на тех, кто уступил давлению власти, и тех, кто не смирился. Кто был прав – здесь можно и поспорить. Но именно в этом вся проблематика, суть разногласий.

– Так было только поначалу. Потом причина спора забылась, народились поколения, не уступающие старообрядцам в ревности о вере. И поэтому тот вопрос, который задал Гаршин, абсурден для времени боярыни Морозовой, но, думается, правомерен для XIX века.

– Я в этом не уверен, ведь и в XIX веке не исчезло влечение верующих людей к древнему благочестию. Даже сейчас оно теплится под спудом Московского Патриархата. И если представить себе ситуацию, что в России умирает последний старообрядец, старообрядчество все равно останется. Именно поэтому так болезненны наши отношения, в газетах и журналах нас поносят. Мы остаемся двумя краями незаживающей раны, потому что испытываем потребность друг в друге. И это открывает путь не только для борьбы, но и для примирения. Вопрос – каким образом? На него попытался ответить Василий Розанов. Он говорил, что соединиться мы можем не на путях единоверия, а на путях открытого сердца.

В истории Русской Церкви был такой взрыв, сдвиг, когда столь харизматическая личность, как епископ Андрей (князь Ухтомский), пришел к нам, проклял гонения и стал древлеправославным епископом, не покидая при этом Патриархии.

– Я слышал, что он на время перешел к старообрядцам.

– Это неправда, никуда он не переходил, это и ценно. Беглые попы у нас были и до него, и после. И старообрядцы к вам переходили на правах единоверия, что не решало проблемы. С владыкой Андреем произошло нечто иное. В нем произошло воссоединение всего лучшего, что было в двух ветвях русского православия. Это памятник высокого идеализма.

– Но разве нет других путей воссоединения? Время от времени ведутся переговоры.

– Я видел, как это на деле происходит. Собираются епископы, сидят так очень важно. Старообрядцы гордятся собой – «мы лучше». Представители Патриархии тоже себя уважают безмерно – «нас больше». И каждый восхищен собственным смирением – вот снизошел. При этом они абсолютно друг другу не нужны. Нет той температуры горения, того самоотречения ради истины, без которых преодоление раскола невозможно.

Точно такая же ситуация и в отношениях с Зарубежной Церковью. Я имел возможность наблюдать ее и в Америке, и здесь, в России. Но это был в каком-то смысле лишний труд, потому что отличия между РПЦ и ЗРПЦ заключаются, главным образом, в букве «З». Тот, кто без сомнения стал бы сергианином, окажись он в 30-е годы в советской России, рьяно обличает сергиан, и, наоборот.

Есть сходство и в дурном, и в хорошем. Но объединение должно происходить на каких-то вершинах, на светочах, на лучшем и добром, что у всех у нас – русских православных христиан – есть за душой. Сближение на низовых качествах – безразличии, индифферентности – это слияние канцелярий, а не живых начал.

– И все-таки, если говорить о сегодняшнем дне, какие-то предпосылки есть для сближения?

– Так или иначе, но живая жизнь берет свое. Все очень тесно переплетено, перевито. Вот епископ Владимирский Евлогий – выходец из старообрядцев, это не секрет. Такая сильная фигура, как Мефодий Воронежский, в частном разговоре обронил, что он из старообрядцев. Митрополит Ювеналий вышел из Белокриницкой иерархии. Он регулярно служит в единоверческом храме панихиды по своему отцу, похороненному на Рогожском кладбище.

А если говорить о живом деле, то здесь можно указать на пример игумена Кирилла (Сахарова), который десять лет трудится над созданием общины в церкви Николы на Берсеневке – это возле Храма Христа Спасителя, в самом центре Москвы.

Он восстанавливает древнее пение, служит по тем же книгам, что и наши предки до раскола, очень благоговейно крестит с полным погружением. Это такая малая закваска исцеления от раскола в русском народе. Нам для начала нужно в себе его преодолеть.

В.Григорян
Фото С.Вяткиной.

назад

вперед

На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта.Гостевая книга