ЭКСПЕДИЦИЯ
МЕЗЕНСКИЕ ОБЕТЫ
(Продолжение. Начало в №№ 500-503)
Из дневника И.Иванова.От плеса к плесу
…Справа миновали устье реки Сулы. Как раз вдоль этой реки в старину шел тракт от Архангельска на Печору. А до этого проплыли мимо села Засулье, то есть которое «за Сулой». О чем это говорит? О том, что мы заходим с другого конца, не оттуда, откуда шло освоение здешнего Заволочья. А двигались новгородцы пять веков назад вверх по реке, расселяясь среди обретавшихся здесь «рыбьих» племен – лопи, чуди, мери, югры, – одни эти названия чего стоят – такой замшелой древностью и язычеством веет от них. Селились тут русские только вдоль рек, единственных в ту пору транспортных магистралей.
Еще и полвека назад добраться в эти места можно было только пароходом. А теперь от той веселой поры – только встречающиеся время от времени вросшие в песок остовы барж и плашкоутов. С провалившимися днищами, они напоминают гигантские клумбы: борта ржавеют понемногу, а днище уже пробуравила зелень, в сырой тени хорошо себя чувствует упругий кустарник и вездесущий осот. Мезень теперь обмелела невероятно: уже и на легком моторе не всякое лето проскочишь. Раньше на одной тони несколько деревень рыбачили по очереди, теперь даже кустарных промысловиков не стало на реке – уловов-то никаких.
Что случилось с рекой? Вот она – размахнулась, долгие плесы, высокие берега… А на деле – косы от берега к берегу, не только знакам навигационной обстановки нельзя верить, но и глазам своим. Сколько раз мы садились на мель посреди реки, в таких местах, где, казалось бы, ну, невозможно сесть. Как-то еще издали наметили – пойдем вдоль высокого правого берега, там должно быть поглубже. Но у правого берега напоролись на побочень, отгребли назад и пошли поперек реки к другому берегу в поисках стрежни. И все-таки застряли – мелко. Михаил в своих коротеньких сапогах больше чем до середины реки вел лодку, точно бумажный кораблик по луже, – вода по щиколотку. Потом, правда, все же черпанул.
Соприкасаясь с рекой каждое мгновение, завися от нее и борясь с ней, воспринимать ее начинаешь не отвлеченно, а словно живую. На одной из стоянок мы даже говорили с Михаилом о ней в третьем лице, как о человеке:
– Все ж таки характер у Мезени женский, – заявил я.
– Точно, капризная река, – откликнулся Михаил.
– Знаешь, мне кажется, она переживает не лучшие времена. Посмотри, какое у нее мощное русло, какие высокие берега. Зато воды – кот наплакал. Заметь, при том что сейчас не межень, каждый день дожди идут. В таком состоянии мне она напоминает одинокую старую деву лет за пятьдесят. В молодые годы (лет пятьсот, а то и тысячу назад) она была полнотелой, дородной девкой, но вот миновала та сладкая пора, русло по сей день широко, а жизненной энергии – то есть воды – мало, «на донышке».
– А почему ты назвал ее одинокой?
– Не соединилась с другой мощной рекой, так, в девках, всю жизнь и пробивалась. Например, у Северной Двины есть Вычегда. Соединяются они в ее верхнем течении и так до самого океана вместе текут. А у Мезени не сложилась судьба. В самом деле, не считать же серьезным кавалером Сулу, смахивающую на большой ручей, или хиреющую Вашку? Оттого и характер у Мезени такой, скажем… сложный. Флегматичный (смирилась), но при этом капризный...
Вот такие странные, как теперь, по прошествии времени, видится, разговоры вели мы с Михаилом на привалах, за чашкой горячего костерного чая на берегу этой хладной северной реки.
В самом деле, всю дорогу нынче Мезень казалась мне словно чем-то обиженной: все время, под ветер и в штиль, «ершилась» она волнами, аж пеной закипала, останавливала верхние воды и гнала их обратно, повинуясь ветру. Интересно: когда Мезень текла строго на север, ветер дул нам точно в лицо, но и когда река повернула на северо-запад, ветер остался по-прежнему «вмордувингом», как называют встречный моряки. По-прежнему сколько ни греби, а движешься с черепашьей скоростью.
На одном особенно долгом плесе, когда встречный ветер поднялся такой, что разогнал даже всегдашние тучи, мы вышли на берег и попробовали вести лодку бечевой. Все ведь видели картину Репина «Бурлаки на Волге». Вот и мы попытались что-то такое изобразить. Вместо лямки удлинили якорную веревку, Михаил подрядился коренным, но «товарищ Сухов» норовил все мордой в берег ткнуться; тогда Михаил взял шест, на конец его навязал веревку и попробовал тянуть так – результат тот же: вот уже и я нашел шест и стал идти по берегу параллельно лодке, отталкивая, не давая ей приблизиться к берегу. Но берег ведь не прямая лента: заливчики, мыски, вязкие устья ручьев, кусты у самой воды… Помучавшись с полкилометра, устав еще больше, мы бросили эту «книжную» затею. Для поднятия духа я вспомнил рассказ Альберта Логинова о том, что после войны нормой для двух женщин было проплыть в день 30 км. И это – против течения, в полностью груженной лодке!
Мы снова взялись за весла. Договорились экономить силы, не «рвать». По правде сказать, можно было и не договариваться – сил и без того не оставалось. При пересечении реки сталкиваешься с сильным волнением, въезжаешь в буруны – начинает разворачивать к ветру боком. Усиленно работая своими веслами-«зырянками», как называют их на Средней Мезени, пытаешься выправить «Товарища Сухова», но для этого одному приходится грести вперед, другому – назад. После этого такая усталость пронизывает, аж губу закусываешь до крови.
Тогда мы решили «рационализировать» курс лодки. Начались споры – как лучше плыть: срезать углы, постоянно пресекая реку, или использовать силу течения и стараться плыть по стрежне. В первом случае тяжелее и рискуешь сесть на мель, во втором – увеличивается расстояние. Я доказывал, что лучше использовать течение. Или срезать на поворотах? Сейчас уже и не вспомню. А тогда с досады решил, что, приехав в город, обязательно задам задачку математикам – что было правильнее? Эту мысль я, конечно, забыл сразу по завершении экспедиции.
Нельзя сказать, что рефлексия совсем исчезла под конец из наших речных разговоров, она приобрела такой прикладной характер: стараясь пересилить свистящий ветер, кричу Мише с кормы: «Туда не греби, там ПЛЯЖ!» Он кивает, и в тупых, полных изнеможения усилиях от живота мы разворачиваем лодку, а я бормочу про себя: «Надо же, не отмель, не коса – а именно это французское словечко «пляж», которого даже в словаре Даля нет! Вот оно, сознание человека, зараженного цивилизацией, – а ведь на этом, с позволения сказать, «пляже», может быть, с сотворения мира живая душа не купалась и не загорала…»
В общем, село Койнас в перспективе реки показалось вовремя: мы еще не утратили окончательно способность соображать, но спорить и грести уже не было никаких сил.
Из дневника М.Сизова.
Между верхом и низом
Эдак, прижимаясь к бережку, догребли мы до Койнаса – островка цивилизации посреди тайги. Село стоит на старинном тракте, который прежде связывал Пинежский край с Печорой, поэтому русские осели здесь давно. Уже в 1481 году Койнас (тогда он иначе назывался) упоминается в грамотах как крупный погост, да и сейчас считается вторым по величине в районе – после Лешуконского. Здесь даже свой аэродром имеется, на «кукурузнике» можно долететь до Архангельска. Есть и сухопутное сообщение – по лесной дороге – с Республикой Коми. Как нам объяснили в пути, как раз в Койнасе проще всего найти попутку туда, «на верх».
Жизнь на реке как бы двухмерна, здесь две пространственные координаты: «вверх по течению» и «вниз». И настолько это вошло в плоть и кровь, что даже пеший путь, хоть он и не зависит от течения реки, все равно меряют верхом-низом. Впрочем, дело не только в реке. Вот Игорь считает, что восток, где солнце встает, испокон считался верхом, а запад, где солнце садится, – низом. Удорский район Республики Коми, куда нам теперь предстоит возвращаться, потому и называется Удорским, что когда-то был западной окраиной Пермской земли: «увдор» с коми переводится как «нижняя сторона». Посему, если рассматривать наш маршрут целиком, от Удоры до Лешуконского, то сейчас мы находимся ровнехонько посередине – между верхом и низом...
Такие пространные мысли витали в моей голове, когда мы сидели с Игорем на койнасском берегу, привыкая к новому состоянию: ничто под ногами не качается, можно встать, сделать несколько шагов без риска опрокинуться в воду. Вспоминаю, как только что, сцепив зубы, боролись с волнами, и... понимаю, что нашего «Товарища Сухова» мы продавать не будем. Решение пришло само собой: лодку «консервируем» на зиму, а следующим летом отправимся на ней дальше. Всего-то 100 километров не доплыли до Лешуконского. Сказано – сделано. На бревнышках вкатываем «Сухова» на высокий берег (чтобы не смыло весенним разливом) и пристраиваем рядышком с чьим-то перевернутым вверх днищем челноком. Фотоаппарат на автоспуске снимает нас вместе с «Товарищем Суховым» – на долгую память. Тогда мы еще не знали, что несколько поспешили расставаться с лодкой.
Прощай, Мезень! Вскинув рюкзачки, идем искать сельсовет, чтобы договориться о транспорте. Койнас – село большое, но каменных зданий почти нет. Чем-то он напоминает музей деревянного зодчества под открытым небом – на бревенчатых хоромах и совсем маленьких домишках то и дело встречаются таблички, например: «Амбар XVIII века Игнатьевой А.Н. Охраняется государством». А вот и храм, правда, без куполов, но табличка удостоверяет: «Никольская (белая) церковь, 1657 год. Здесь бывали писатели: протопоп Аввакум Петров (по преданию), Сергей Максимов, Степан Писахов».
«Неистового протопопа» и вправду в XVII веке провозили по здешнему тракту на Печору и далее в Пустозерск – к месту казни. А Максимов, проезжавший здесь в XIX веке, в книге «Год на Севере» так написал:
«Койнас – людное село, но бедная церковь, холодная и в службах по зимам едва выносимая. Бедны все примезенские церкви, но беднее койнасской нет другой. Священнические ризы – тлен, иконы с почернелыми, едва приметными ликами. Все глядит поразительной ветхостью...
– Отчего же это, отец Евфграф? – спрашиваю я у священника.
– По всей Мезени народ склонен к расколу... В церковь почти совсем не ходит.
– Кто же ими руководит?
– Есть у них толковники, начитанные и зубастые, в спорах неуступчивые».
Старообрядцев в ту пору, действительно, было несть числа по Мезени. До нашего времени сохранились архивные ежегодные отчеты: в 1830 году в Койнасе на исповедь пришло 889 жителей, не исповедовалось 996. К 1853 году разрыв не только не уменьшился, но увеличился, соответственно, 996 и 1449 жителей. Это при том, что в 1853-м в Койнасе официально старообрядцами числилось всего 83 человека. Так было по всей Руси – по праздникам многие русские посещали обычные храмы, а потом шли в свои староверческие молельни и били поклоны по-старинному.
Все эти сведения мы почерпнули из книги А.В.Новикова «Лешуконье». Приверженность койначан старому обряду он объясняет все тем же лесным трактом, который соединял Койнас с Великопоженским скитом на «верхней», печорской Пижме – самым крупным центром староверия на сотни верст округ. Если верить автору, то в Койнасе было и множество колдунов-язычников. В том, что они остались и до сей поры, мы убедимся на следующий день...
«И люди возвращались»
На улицах села удивило множество праздношатающейся молодежи и коммерческих магазинов. Пока дошли до сельсовета, насчитали штук пять частных лавок. «Значит, часто за товаром ездят, – оптимистично заключил Игорь, – и нас в город возьмут». В сельсовете шел ремонт: совершенно юная малярша в заляпанном комбинезоне красила стены. Вторым «живым» человеком был парень, не намного ее старше, сидевший за компьютером. Оказалось, что он местный «шериф», то есть участковый уполномоченный. Пока Игорь выяснял вопрос с машиной, я исследовал стену, до которой малярша еще не добралась. На ней висело объявление: «Внимание! 138-я гвардейская Краснознаменная отдельная мотострелковая бригада приглашает на контрактную службу...» Рядом такой же призывный плакат, приглашающий в Североморск на корабли, в морскую пехоту и на подлодки. На атомных субмаринах зарплата от 4000 рублей до 6600 плюс обмундирование, еда, льготы. На пенсию – через 13,5 лет.
– Много парней подписалось? – киваю на плакат.
– Ни одного, – отвечает участковый. – Те, кто в армии побывал, предпочитают изнывать от безработицы в деревне, но в казарму не возвращаться. А принимают-то только служивых.
– А сам не жалеешь, что в этой глуши остался?
– У меня работа есть. Да и родина все-таки...
На экране его компьютера замечаю фото со знакомым видом: река Мезень, высокий берег с уткнувшимися в него лодками. Словно щурята, они сбились в стаю и ждут, когда им с берега посыплют хлебных крошек.
– Это я на рыбалке цифровиком фотографировал, – смущенно объясняет страж порядка. – А есть живописные виды с холмов, снимки улиц и всех домов нашего села по отдельности. Я сделал такую фотогалерею-заставку для компьютера, виды сменяются на экране автоматически. Сижу в кабинете – и весь Койнас перед глазами.
Позвонив кому-то, участковый сообщил, что нам крупно повезло: машина отправится в Усогорск часа через два. Радостные, направляемся к выходу, и тут дорогу преграждает малярша с кистью наперевес:
– Я слышала, вы назвались журналистами?
– Да.
– Ну, так вы попали по адресу! Стойте на месте. Сейчас переоденусь. Я ведь тоже на журналистику собираюсь поступать...
|
Так мы познакомились с 15-летней школьницей Наташей Рюминой – девушкой столь энергичной и эрудированной, что рядом с ней просто немеешь. Сначала я слушал, что она рассказывала, затем стал записывать в блокнот, а после достал и диктофон – не пожалел последних метров пленки. Говорила она об истории Койнаса, но очень личностно, пропуская через душу и свою, еще короткую, судьбу:
– Моя мама – учитель русского языка, она меня и определила в школу с пяти лет, поэтому я сейчас в 11-м классе. Точнее, я сама не захотела ходить в садик – что там делать? У нас здесь много интересного. Никольскую церковь видели? Мама рассказывала, а ей рассказывала ее бабушка, что когда храм закрывали, то человек, снимавший с купола крест, похвастался: «Если Бог есть, пусть Он меня накажет». И его парализовало спустя время. Он покаялся, вылечился и верил в Бога... А прежде на Николу зимнего в храм съезжалось множество народа со всей Средней Мезени, целую неделю шла Никольская ярмарка. Село-то большое было, возникло оно раньше Вожгоры и даже Лешуконского. Раньше Койнас назывался деревней Погосской, а еще раньше был здесь починок Шеднопутин. Понимаете теперь, чем это место особенное? Шеднопутин – значит, через него проходит путь, дорога.
– Как же не понять! Поэтому мы здесь и оказались, – смеюсь над напористостью школьницы. – А вообще-то я слышал, что Койнас – это коми название, переводится как «токовище».
– Мезень заселяли русские и коми почти одновременно, с двух сторон, – подтвердила Наталья и начала сыпать цифрами: – Историк Афанасьев подсчитал, что по нашей архангельской Мезени имеется 370 названий русских, 122 – чудских (тех, кто жил до русских и коми) и 30 – коми. И еще 54 – смешанных. Например, была Ченевара, а переделали в Ценогору. Вы, наверное, знаете, что мы, лешуконцы, цыкаем – «ч» заменяем на «ц»?
Я так думаю, что по крови я чуточку тоже коми. Смотрю на фотографию бабушки – ну, настоящая зырянка. Вообще мы происходим из деревни Суленины, папа возил меня туда: 12 часов на лодке от устья вверх по речке Суле. «Сула» – это значит «талая река». И как красиво: справа и слева керосы – высокие берега, за ними поля, поля! Выпасы там были хорошие. А сейчас никто не живет. Недавно крест поставили между брошенными домами – чтобы Бог не забывал. Осталось там и кладбище, где мой прадед похоронен.
– А Койнас тебе чем больше всего нравится?
– Природа у нас красивая. Часто на холмах наших гуляю, оттуда такой вид открывается! Еще люблю рыбачить. У нас есть места, вообще человеком не тронутые. В прошлом году ходили мы с папой пешком на Пурзему щёкотов (молодых хариусов) ловить. Дорога туда очень интересная. Начинается она с окраины Койнаса – от Поклонного креста мученице Татиане. Идешь по зимнику, далее сворачиваешь на тоненькую тропиночку и 40 километров до ручья Косаж пробираешься просто по лесу. У меня ноги никогда не устают, а тут дошли до Косажа – упала на землю. Я там бобровую плотину видела, олененка. А потом отправились дальше – на речку Пурзема... По пути встречаем заросшую просеку, и папа говорит: сорок лет назад здесь прошли лесники, оставили просеку, и с той поры человека здесь не бывало. Сам-то он первый раз в тех местах, ориентировался по компасу. Идем 10 километров по совершенно дикому лесу и выходим к избушке на Пурземе. Она совершенно ветхая, построена в 1719 году. Печка внутри огромная, самобитная, по-черному топится – так что скамейки, стол и полати там очень низко устроены, чтобы дым глаза не ел. Рядом амбар, видно, место очень обжитое, окладные есть...
– Окладные?
– Их еще окладинами называют. Когда дом строят, сначала их кладут. И когда я там в округе гуляла, много окладин нашла – от старых домов.
– А что за Татьянин крест, от которого вы на Пурзему пошли? – спрашивает Игорь.
– Это тут рядом, на холме. Он древний, а есть еще крест новый – на соседнем холме. А еще большой Обетный крест стоит в лесу за Койнасом. Его не так просто увидеть. Мама, когда уходила далеко за ягодами, натыкалась на него раза два. Он, как видение, с любой стороны подойди – и возникнет вдруг, неожиданно. Отойдешь в сторону – и найти уже невозможно. Мне он пока ни разу не встречался.
– Ты так интересно о родине рассказываешь! – радуюсь за школьницу. – А ведь уедешь журналистике учиться, и все молодые уедут, загибнет же село?
– А потом снова возродится, – уверенно отвечает Наталья. – В нашей истории и не такое случалось. Вы посмотрите переписные книги прошлых веков. На Лешуконье в 1623 году было 475 жилых и 9 нежилых дворов, а в 1646-м – 121 жилых и 367 нежилых. То есть народа стало меньше на 75 процентов! Куда все подевались? В нашем Койнасе в тот год оставалось всего четыре обитаемых дома, а в Родоме (вы ее проплывали) – ни одного человека! Неурожаи, мобилизации, разные реформы и налоги вынуждали бежать куда глаза глядят, не умирать же от голода. Например, об одном жителе Койнаса в переписи сказано: «Двор пуст... съехал от скудости в сибирские городы». Но проходили плохие годы, и люди возвращались, снова жизнь кипела!
Наверное, Наташа права: аналогий с нынешним временем в истории множество. Есть они и в нашей Вычегодско-Вымской летописи, взять хотя бы такую запись: «Лета 7110 (1602 г.) много людей государевых померло, потому в Русии голод великий был два лета». Государевы – это значит, говоря современным языком, бюджетники. И куда они бежали? Понятно куда – в города. «Живут у Соли Вычегодской на посаде» – сообщает летописец о судьбе многих беглецов.
(Продолжение на следующей странице)
 | назад |
| вперед |  |
