ПРАВОСЛАВИЕ И КУЛЬТУРА
НЕ ПРЯТАТЬСЯ ЗА СЛОВОМ «ПРАВОСЛАВНЫЙ»
Откровенный разговор о том, духовна ли «современная духовная песня»,
с заслуженной артисткой России Е.В.Смоляниновой
«Во всем должна быть мера и вес. Даже добродетель без меры не впрок» – эти слова преподобного старца Нектария Оптинского, пожалуй, можно поставить эпиграфом к нашему разговору с Евгенией Смоляниновой – несравненной певуньей Божией милостью.
В начале нашей встречи я напомнила Евгении, как несколько лет назад в Боровичах, где мы с ней провели почти целый день вместе и много говорили о творчестве и вере, она сказала: «Я с удовольствием оставила бы концерты, а пела бы только в храме на клиросе». И вот на вопрос, сказала бы она так теперь, певица ответила: «Сейчас бы я вообще промолчала на эту тему, чтобы не говорить лишнего. Меня «огранили» за эти годы. А тогда я просто обнаружила, что для меня главное, и сказала вслух. Жизнь все расставляет по своим местам. Устанавливается гармония, часто помимо воли самого человека».
|
Мы не виделись пять лет, и потому так ясно стали видны перемены, которые произошли с певицей за это время. Точно так же в прошлый раз я беседовала с Евгенией после большого концерта. Тогда она была уставшей и с великим трудом преображалась из «павы», «лебедушки», «русской красавицы» на сцене в знакомую мне, по-юношески подвижную, озабоченную и даже неспокойную Женю. Теперь все было иначе.
Девушки, сидевшие в зале рядом со мной, шептали одна другой: «Смотри, как она блаженствует. Она такая счастливая на сцене!» И, увидев Евгению после концерта полной энергии, радости, я спросила: «Вы теперь блаженствуете на сцене?» Она коротко усмехнулась: «Есть такое». И было видно, что это блаженство происходит от обретенной жизненной гармонии. Теперь и в жизни я увидела Евгению такой, как на сцене. Поэты называли эту гармонию высокими словами – «Вечная Женственность», и я не побоюсь их повторить по отношению к божественной певунье. Бог дал ей обрести внутреннюю тишину, которая и в жизни, и на сцене выражается как весть о русском духе, о русском чуде, о том, что «Русь еще жива, Русь еще поет». И внешне это выражается в облике именно русской красоты – не суетной, искусственно-диетической, которую нам преподносят обложки гламурных журналов, а естественной, зрелой и самодовлеющей, от века на Руси существовавшей.
Глядя на Евгению, все еще пребывая под впечатлением от ее пения, я вдруг поняла: она со временем займет то место, которое когда-то в русском искусстве занимали Комиссаржевская, Ермолова, Вяльцева, Русланова, Зыкина. Я назвала тут не только певиц, но и великих актрис, потому что Смолянинова стала уже не только певицей, она не песни поет, а создает некую пьесу, в которой много героев и, главное, создает целый мир, в который уводит весь зал; в ее концертах присутствует продуманная драматургия. Слушатели (которых можно назвать и зрителями) приобщаются к тайне настоящего творчества, которое в наше время, увы, стало большой редкостью и которое объединяет людей.
Особое уважение вызывает то, что при такой популярности, которую Евгения обрела за последние годы, при огромной концертной загруженности она не мыслит свою жизнь без клироса и остается скромной «клирошанкой», певчей одного из московских храмов. Пение в храме – животворный источник, который никогда не иссякнет. Но в нашем разговоре, к которому я возвращаюсь, заканчивая «лирическое отступление», мы не раз вспоминали о необходимости соблюдения грани между клиросом и сценой, которая иногда нарушается – «концертность» приходит на клирос, и, наоборот, священнослужители в рясах выступают с концертами. Ответ Евгении на эти «обличительные» вопросы потряс меня жизненной мудростью и отсутствием схематизма.
– Мне не нравится партесное пение, – сразу сказала она. – Мне не нравится это как прихожанке. Хотя естественно, что регенты любят «концерты» – на них можно показать свое мастерство, свой профессионализм, потому они и пытаются это внедрять. Есть, наверное, и отцы, которым нравится партес. Но все-таки, я думаю, большинство людей в храме любят простую молитвенность. Я знаю, что даже есть церковные люди, которые категорически хотели бы запретить «концертное» пение в храме. Но такие вещи нельзя решать запретом. Все дело в соблюдении меры, потому что есть и в партесном пении удивительные церковные произведения, от которых нельзя отказываться, потому что они очень красивы.
Прежде всего не нужно забывать, что пение всегда отражает состояние души. И когда в обычных приходских храмах начинают вводить знаменный распев, то нарушается этот принцип. Знаменный распев – это внешняя скупость, передающая внутреннюю глубину. Есть ли у большинства мирян такая глубина, которая соответствовала бы знаменному распеву? Поэтому, я думаю, пусть уж будет внешняя красота, если внутри не очень-то глубоко. При внутреннем мелководье знаменное пение звучит, на мой взгляд, невыносимо. Сейчас вообще заметно стремление к ренессансу архаики, но без внутреннего возрождения, без внутреннего духовного стояния – и архаика воспринимается просто мертвой.
Нам нужно следовать традиции, не делая резких движений. И помнить о разграничении между светской жизнью и церковью. Дело в том, что если у человека его светские амбиции остаются неудовлетворенными и он старается их удовлетворить в церкви, то это ненормально. Человек должен самоутверждаться и реализовывать себя в миру, а в церкви нести только послушание. Если кто-то думает: «Ну, в миру не вышло, пойду в храм», пусть знает, что и в храме «не выйдет», пока не произойдет внутреннего преобразования, не пойдет внутренний ток, который разогреет человека, даст ему возможность не быть пустым, а наполнить свою жизнь постоянным трудом, который нескончаем.
– А что вы скажете о церковном пении на сцене?
– Опять-таки всему свое место и время. Когда-то это было очень нужно – для преодоления отчуждения советских людей от Церкви. А теперь меня удивляет, когда я вижу батюшек с гитарами, в облачении и с наперсными крестами на сцене. И еще наблюдаю, как они за кулисами волнуются перед выступлением и рассуждают: «Я сегодня в голосе (или не в голосе)…»
Всегда странно, когда человек не на своем месте. Хотя для кого-то, наверное, это утешительно – видеть поющего батюшку, если у него хороший слух, хороший вкус. Но вообще, я думаю, все это пройдет, это временное поветрие.
Одно скажу: я бы, например, не хотела, чтобы тот священник, у которого я исповедаюсь и которому я доверяю, стоял на сцене с гитарой. Но это мое личное мнение. Вероятно, для кого-то это полезно.
– Но может быть, таким образом Церковь выполняет свое миссионерское служение?
– Я не думаю, что даже тогда, когда я была нецерковным человеком, меня убедил бы образ батюшки, поющего на сцене. Сцена есть сцена. Там надеваются разные костюмы, выступающие принимают разные облики, так или иначе, играют. А может ли священник играть?
Православная песня – что это?
Два месяца назад в Петербурге проходил фестиваль «современной православной духовной песни» (так витиевато назвали его устроители) «Невские купола», который лично у меня вызвал массу недоуменных вопросов.
Весь фестиваль (а такие сейчас проходят по всей стране) напомнил советские праздничные концерты с обязательным набором тем и поощряемой манерой исполнения. Все первые места заняли те исполнители, которые напомнили мне о недавнем прошлом – душещипательном полуоперном-полународном пении. Те же, кто представил оригинальную музыкальную аранжировку и свою особую лиричность, отмечен не был. Тот же критерий жюри избрало и в отношении оценки песенных текстов. Из того, что пришлось прослушать в течение трех конкурсных дней, только о единичных текстах можно было сказать, что это просто хорошие стихи – глубокие, образные, а не проповедь и морализаторство. Потому на фестивале контрастом прозвучало выступление Евгении Смоляниновой. Ее песни были полны зримыми картинами, многогранными, неоднозначными образами. Слушая их, волей-неволей погружаешься в сложнейшие душевные переживания, которые не потеряются после того, как песня отзвучит.
Своими мыслями поделилась я с Евгенией:
– Может быть, я ошибаюсь и чего-то не понимаю, но, похоже, всякое явление, которое вдруг становится массовым (а «современная православная духовная песня» охватила уже города и веси), неизбежно теряет достойный культурный уровень. Это притом, что «современная православная духовная песня» – явление не традиционное для русской культуры. Это лишь в последние пять-десять лет все вдруг запели, стали подбирать аккорды на гитаре и «славить Христа» под нехитрые мотивы. На мой вкус, тут пересол и подмена – духовная и душевная энергия человека, который зачастую только-только переступил порог храма, расходуется на то, чтобы «спасти через песни неверующий мир». Подобно протестантам, православные люди начинают миссионерствовать через пение, а не через добрые дела, как принято в православной традиции.
Евгения отозвалась на мои рассуждения неожиданно эмоционально и взволнованно. Вот что сказала Заслуженная артистка России, которая одной из первых (а пожалуй, и первая) вынесла на сцену духовную песню, о судьбе этой песни в наши дни:
– Если глубоко говорить об этом, я чувствую свою ответственность за то, что происходит, потому что с меня все началось. Потому я должна высказаться. Не желая никого обидеть, я все-таки хочу сказать: все это – чистая конъюнктура. А конъюнктура всегда опаздывает, всегда плетется в хвосте, потому что не чувствует духа времени, живого дыхания, она появляется тогда, когда с какого-то явления уже можно получать дивиденды. Я считаю, что все это уже поздно петь, причем опоздание очень существенное. То, что называется сейчас духовной песней, – очень специфическая музыка для узкого, специфического круга людей. Эту нишу заполняют в основном неудавшиеся поэты, неудавшиеся музыканты, неудавшиеся певцы. Прошу прощения за грубость, но таким образом создается некий отстойник. И он, к сожалению, себя громко декларирует как православное движение, как некое новое веяние и еще пытается диктовать какие-то свои правила творческим людям. А их нет и быть не может – в том виде, в каком это предлагается. Есть Церковь Православная, и только она может себя называть православной.
– Помню, еще лет десять назад возник спор: можно ли себя аттестовать как «православный писатель (поэт)», «православный художник». Некоторые шутили: почему же не «православный водопроводчик»?
– Со стихами, прозой и живописью вроде бы уже разобрались. Всем давно ясно, что стихи могут быть хорошими или плохими, а оттого что в них без конца употребляются священные имена, они православными не станут. Так же и с живописью – не обязательно писать портреты монахов и картины на исторически-православные сюжеты, чтобы получить титул «православного художника». Давно уже стало ясно и то, что о Боге нельзя говорить «при электрическом свете», то есть в лоб – слишком прямолинейно, назидательно, моралистически, декларативно. Но вот в таком новом массовом явлении, как «православная песня», действительно, повторяются зады, которые давно уже временем разрешены.
Определение «православный» вообще не может относиться к жанру, потому что такого жанра нет. Раньше такое и в голову не приходило. Люди просто пели, потому что душа пела, а не рифмовали на три аккорда «спасение-искушение».
– Но вы все-таки приехали на питерский фестиваль и выступили на нем?
– Вообще, я была и остаюсь принципиальной противницей подобных фестивалей. Приехала я сюда прежде всего потому, что меня попросили. Для меня это работа, и, кроме того, я что-то хотела сказать людям. А к «движению православной песни» я отношусь так: сколько будет личных амбиций у тех, кто занимается этим движением, столько оно и будет существовать. Когда закончится конъюнктура, все это перейдет в другое, нормальное русло.
– Скорее, вольется в то, что уже существует. «Православные барды», например, стали теперь ездить на Грушинский фестиваль.
– Да, пожалуй, это выход. Этот общероссийский фестиваль имеет традицию, там есть честная конкурентная борьба.
Себе же я дала слово, что больше никогда ни на какие «православные фестивали» не поеду. Считаю, что это профанация, суесловие – без конца плодить тексты на духовные темы или сочинять песни на слова одного и того же духовного автора. Многим уже неловко, но боятся об этом сказать. Сотни песен на духовную тему – это просто скошенная трава, в которой нет уже ничего.
То же касается и миссионерствования. Это раньше со сцены спетое «Аллилуйя» воспринималось как гром среди ясного неба, но теперь-то все храмы открыты. А что касается стихов, нам одного Александра Сергеевича Пушкина читать не перечитать. Ведь духовность-то – не во внешнем, а в глубине. Если человек не слышит ее у Тютчева, у Пушкина, а дерзает своим сочинениям давать название «духовная, православная песня», то о чем тут говорить? Есть культурная планка, о которой нужно всегда помнить, чтобы, в конце концов, не уронить православие в глазах культурных людей.
Быть честным
Не скрою, на концерте Смоляниновой меня больше всего удивил репертуар. Она почти не пела «духовных стихов», а пела Вертинского, любовные романсы и свои песни на слова великих русских лириков. Причем пела так, что все сложные перипетии человеческих «романтических отношений» переживались залом как событие. Я спросила Евгению, почему она так переменила репертуар и вообще так много стала петь романсов.
– Да, я перестала устраивать чисто «духовные концерты». В какое-то время поняла, что я стою, не двигаюсь. И главное – поняла, что нельзя себя считать учителем, «духовным» человеком, который вправе кого-то назидать. Петь Вертинского или народные песни куда честнее. Тем более что понятие духовной пользы, оно ведь очень тайное. Я убеждена, что глубина, красота русского романса еще не оценены по-настоящему. В нем отразились глубоко пережитые чувства – именно не как попало пережитые, а пред Богом, честно. И это вернее будет действовать, чем предлагаемые со сцены недуховно прочувствованные духовные события. Получается, что человек, произнося слова «вечность-бесконечность», «спасение-искушение», которые жизни его не соответствуют, просто бренчит, как пустая банка, превращает высокие слова в примитивные лозунги. А что если завтра лозунги изменятся и вместо «Бог», «Спасай Россию» и пр. войдет в моду иное?
Раньше моим главным стремлением было передать людям весть о том, что Бог есть, что вера радостна, что нужно открыть на это глаза. А теперь я знаю, что и без меня люди могут об этом услышать.
Мои занятия духовными песнопениями в свое время были естественным резонансом на народное пение, откликом на встречи с теми народными исполнительницами, с которыми Бог дал мне встретиться. Это было жизненным делом, надеюсь, что я его доделала до конца. Но надо идти вперед. Я пою для близких людей (если люди пришли ко мне на концерт, значит, они – близкие), и мы с ними идем вместе, и я должна откликаться на то, что сейчас вместе нужно пережить. Это и есть настоящая «со-временность» друг другу.
– Да, когда я слушала ваше пение сегодня, я поняла, что это в первую очередь нужно народу – напоминание о настоящей любви, в противовес льющейся на нас пошлости, напоминание о добре, о красоте. Это важнее, чем декларации «Мы – православные! Наше дело правое...»
– Нужно просто помнить всегда об уровне культуры. Все очень просто: есть поэт, композитор – и есть графоман. Прикрываться званием «православный» в творчестве не годится. Я считаю, что если человеку так уж хочется петь, пусть он идет в храм. Это, кстати, дает настоящую школу. А дело того, кто уже поставлен на сцену, заключается в другом: сохранить образы, мелодии нашей культуры, не расплескать их, не дать им погибнуть среди серости, в том числе и так называемой православной песни.
Все люди – творцы
– Поечему же так много православных вдруг устремилось на сцену? – спросила я Евгению.
|
– Потому что нет самодеятельности, нет прежней кружковой работы, и домашние традиции потеряны. Некоторым исполнителям лучше было бы заниматься аппликацией или вязанием, но их никто не научил этому. А творческий импульс человек в себе чувствует.
Раньше ведь всем людям прививали творческие навыки, кстати, во всех слоях общества. Детей учили рисовать, слагать стихи, в крестьянских семьях традиционно учили рукоделию, пению. Человеку всегда было в чем себя выразить – в традиционных формах, что очень важно. На почве традиции вырастали незаурядные творцы. Например, в деревнях все пели, но выделялись особенные певуньи. Даже они, «примы», чувствовали себя частью традиции, никому не приходило в голову пойти у себя на завалинке сочинить что-то особенное, а потом декларировать как что-то свое. А теперь наоборот – народ в целом не поет, вообще творчеством не занимается, потому каждый, кто начинает рифмовать, чувствует себя поэтом.
Я, например, получаю огромное количество стихов, авторы которых мечтают, чтобы их произведения были положены на музыку и спеты. Но я ничего не могу выбрать. И объяснить человеку трудно, что это не стихи. Потому что он не обучен понимать, что ему лучше было бы крючком вязать или дома строить. Но все схватились за гитары, засели за стихи, при этом часто приходится слышать: «А меня на это батюшка благословил, меня благословил старец». К сожалению, даже профессиональный разбор такого графоманского творчества не убеждает людей, что им не нужно этим заниматься.
Потому я считаю, что всякого рода «православные фестивали» в духовном отношении ничего дать не могут. Это своего рода «тусовка», где все друг друга знают, собираются одни и те же лица, хвалят друг друга, дают призовые места и подарки. То есть мы имеем то же самое, что и в миру – в так называемой массовой культуре, – но с кивком в сторону православия.
Девятая Пасха
Не виделись мы с Евгенией пять лет, каждый шел своим путем, а вот ведь совпали во взглядах и оценках очень многих вещей. И думается, что и ей, а не только мне, было радостно встретить единомышленника. В конце нашей беседы я спросила: «Почему сейчас наблюдается такое обмеление, почему всерьез не говорят о назревших проблемах, а если разговор начинается, то переходит на личности и вырождается в ссору?
– Есть две причины. Большинство православных людей стараются занимать «умилительную» позицию. Я это умиление разделить не могу, потому что в нем есть лукавство. Нужно говорить правду себе и другим.
Вторая причина – не надо торопиться, все должно само разрешиться. То, что стоит на песке, все искусственное, рано или поздно само отомрет.
Сейчас поощряются неожиданные перевороты. Вот человек всю жизнь был комсомольцем, пел революционные песни – и вдруг его прорвало, он повернулся на 180 градусов и запел духовные песни. Как здорово! Но посыл тот же – революционный – остался. А время-то идет. И если человек «зависает» на этом, годами поет: «Русь державная, православная! Наша матушка!» и прочее, то в духовном отношении он остается в детском саду. И это не может длиться вечно.
Поймите, я все это так близко принимаю к сердцу, потому что это мое дело, моя работа. Если бы на эту тему говорил какой-нибудь батюшка, он наверняка сказал бы, что, может быть, этот человек так и спасается. Не пел бы он «Русь Державная!» – пел бы что-нибудь другое или вообще пошел бы и натворил неизвестно что.
Действительно, время все должно расставить по своим местам.
Чем-то неизменным остается только наша Церковь. Для меня, например, событие, что в этом году я пропела в храме свою девятую Пасху. И я рада, что у меня есть свой храм, что я уже не мечусь, не хочу объездить и посетить разные храмы, когда бываю на гастролях. Все установилось. Нужно было пережить один этап, чтобы пришел другой. Человеку все надо пережить: и смятение, и жажду, и даруемый покой.
Это как в любви. Мне кажется, что отношения человека и Церкви – это как отношения венчанных мужа и жены. Вначале ты влюблен безоглядно, потом приходит более спокойное чувство, а затем, что важнее всего, обретается верность, близость духовная.
Так и наше взрослое духовное состояние измеряется верностью Церкви, своему храму, своему духовнику, личными отношениями с прихожанами. Не порыв и метание, а покой.
В конце нашего долгого разговора Евгения вдруг спохватилась: «Получается, я тут учу! А сама говорила против назидательности!»
И в дверях уже сказала:
– Вообще-то я даже права не имею все это говорить. Мое дело – петь.
Беседовала Людмила ИЛЬЮНИНА
Фото К.АДАМСОНА
 | назад |
| вперед |  |
