НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО

ДОБРЫЕ ПЕСНИ БЕЗ НОТ

Какой праздник без настоящей песни? Старики сказывают, у нас, на Севере, в престольные праздники на гуляньях песенницы выводили вовсе не частушки, а протяжные старины. И всяка-то пела наособь, вплетая в хор свои узорочья, потому как на «съезжий» праздник каждая певунья привозила свой особенный исак.

Что такое исак, узнал я, оказавшись на таежной окраине Архангельской области – в селе Лешуконском.

«Как нать»

После молитвы в храме, устроенном в светлой горнице просторного северного дома, дожидался я, когда о.Владимир помазует прихожан. Одной из последних подошла низенькая женщина с открытым добрым лицом. Вот она одернула цветастый платок, подставила лоб. «С праздником», – напутствовал ее батюшка. Смолк хор, певший красиво, но как-то незнакомо. Возле русской печки отдернулась ситцевая занавеска, и певчие потянулись принять помазание. Оказывается, там, за огромной беленой печью, устроен клирос.

– У вас хор вроде партесом поет? – спрашиваю о.Владимира, когда он закончил елеопомазание.

– Да какой уж тут партес, – махнул он рукой. – Я-то больше знаменное пение люблю, оно для молитвы самое правильное. А партес – это больше концертное. Бывает, в больших соборах запоют по-оперному, и стоишь там, как чужой.

– И все же, какой у вас на приходе распев-то? – не сдаюсь я.

– У нас «лешуконский распев», – смеется батюшка. – Поют, кто как умеет. В хоре есть даже музыкально глухие.

– Неужели талантов в Лешуконье нет? – удивляюсь.

– Для церковного пения таланта мало. А певуньи, народные, конечно, имеются. Лешуконские народные хоры на весь мир славятся. Вот прихожанка наша, Валентина Степановна Алимова, часто за рубежом выступала, призы разные привозила.

– Как бы с ней познакомиться...

– Да вот же она, – отец Владимир показывает на ту самую низенькую женщину в цветастом платке. Она, перекрестившись на иконы, выходила в сени. Догнал ее уже во дворе. Там, у калитки, мы и разговорились. Народ церковный уже разошелся, батюшка навесил на храмовую дверь амбарный замок, а мы все стояли у калитки...

* * *

– В народную песню я как бы случайно пришла, тридцать лет назад, – рассказывает Валентина Степановна. – Закончила педучилище, потом пединститут. По образованию-то я филолог-словесник, но с детства о сцене мечтала. И хотела после института пойти в музыкальное училище на отделение эстрады. А у нас, в Лешуконском, заведующим отделом культуры был Валерий Задорин, он вдруг предложил: «Ты же петь любишь? Давай-ка иди руководителем народного хора». Я испугалась: никогда в хоре не пела, не то что им руководить. Да и хор-то взрослый, а я умею только с детишками. «Ничего, справишься!» – успокоил заведующий. Ладно, думаю, годок поработаю и уйду, буду современные песни петь.

И знаете... Тут во мне что-то проснулось, такое древнее-древнее в душе запело, такие непередаваемые интонации. Какая там эстрада! Я даже не ожидала, что это во мне есть. И уже тридцать лет – с лешуконской песней. Создала два новых хора, один в д.Кеба, другой здесь – первый в Архангельской области детский фольклорный хор. Почти сразу же стала ездить по деревням собирать лешуконские напевы, песни и старины.

– А я где-то слышал аудиокассету с записью старинной лешуконской свадьбы, – спрашиваю «старинщицу». – Не вы ли руку приложили?

– Там я в роли невесты! – смеется женщина. – Этот свадебный материал я собрала на родине своего отца, в деревне Чуласа, что вверх по Вашке. Невеста по обычаю должна плакать и плакать, и вот этим плачам я у чуласских бабушек училась, сложно было. И потом первый спектакль мы дали в Чуласе. В первый ряд посадила местных песенниц, попросила их: «Говорите сразу, что не так». Закончили мы, со страхом жду оценки. «Валя, плачи со сватьями исполнялись всё как нать», – говорят они. «Всё как нать» – это высшая оценка у нас, на Лешукони. То же самое было, когда записала рождественский обряд. Песенницы из первого ряда говорили: «Всё как нать». Так что, взявшись за народное пение, я словно домой вернулась – «своей» признали.

– А рождественский обряд вы еще в советское время собирали?

– Да, начала где-то в середине 80-х годов. К 1987 году все было готово, и поехала в Архангельск представлять «Рождественские вечера». Многочисленная комиссия посмотрела сценарий, и говорят мне ошарашенно: «Вы что же, собираетесь славить Господа Бога?! Это как понимать? А что ваш райком скажет?» Я им: «Так это ж основа обряда, без «славы» никак, традиция такая народная». Те пожали плечами: «Ладно, раз народная». И нам, лешуконским, разрешили, хотя в самом Архангельске подобное было запрещено. Наступило Рождество 1988 года – и пошли мы по Лешуконскому славить Господа Иисуса Христа. Правда, заходили в дома только к старым людям. Те были так удивлены и обрадованы...

– Обряд из кусочков собирали?

– Нет, в народе все целиком сохранилось, только по-разному. В селе Пылема, например, славили Богомладенца протяжно – словно молитвы пели, а в Кебе – там убыстренная «слава». Так мы в «Рождественских вечерах» пели и по-кебски, и по-пылемски.

– Вы в храм давно ходите? – спрашиваю песенницу.

– А как появилась церковь в селе, так и хожу. Мама была верующая, всегда Господу молилась за нас, детей. Бабушка нас, кажется, в детстве крестила, но по-настоящему я крещение приняла только в 90-м году. До этого, бывая в центре России, заходила в соборы, свечки ставила. Однажды вместе с детским хором поехали мы в Латвию на фольклорный фестиваль. В Петербурге иду в консульство за визами – там очередь, и оформляют месяц. А у нас билеты куплены, через неделю ехать. Пошла я в Никольский собор, на следующий день – в Казанский, на третий день – в Троицкий, и везде просила Господа Бога, перед иконами плакала. Остался один день до отъезда. Являюсь в консульство, чтобы, как обычно, «отметиться». Вдруг какая-то женщина из дверей вышла, случайно заговорила со мной. А потом прямиком пошла к консулу – и в течение дня все бумаги оформили, без очереди. Не напрасно я в церкви слезы лила...

Валентина Степановна так расчувствовалась, рассказывая это, что стала вытирать глаза кончиком платка.

– А как вы учите детей «старины» петь? – спрашиваю. – Не по нотам же?

– Да очень просто. Даю детишкам подголоски, и они их поют – по моим исакам.

– Исакам? – не понимаю.

– Исак – это напевность такая. Как бы объяснить... Понимаете, в один и тот же день песенница может петь на разные исака – утром высоко, вечером пониже, куда душа поведет. Это – Божий дар импровизации, ему не научить, а можно только в душе разбудить.

Я, например, никак не ожидала, что у меня внутри есть песенные народные импровизации. Откуда они взялись? В эстраде-то ничего такого нет, там каждый строго по партиям поет. А я, когда песню завожу, не думаю о том, как и что пою, – куда поведет голос, туда и веду, смотря по настроению. Все просто.

– Да уж просто! – не верю я.

– Есть мелодия, ее ведешь, – объясняет Валентина Степановна и начинает петь:

Уж мы сядем-те, ребятушки, во един круг,
Ох, во единый круг, во единый круг,
Да ребятушки, на зеленый,
Ох, на зеленый луг, на зеленый луг.
Мы подумаем-ко все, да ребятушки,
Думу крепкую, ох, думу крепкую...

– Эту мелодию можно варьировать как угодно, – продолжает она, – но все равно тебя ведет сама песня, на нее опираешься. Уходишь от мелодии, а потом возвращаешься к ней, сверяешься – и снова взлетаешь... Вот мы, кто умеет петь на исака, разойдемся широко-о, проха-або, а потом схо-одимся и в нужном месте встретимся-вывернемся. Разные песни дают разную ширину распева. Чего сложного-то?

Секрет пространства

Позже, вернувшись в Сыктывкар, долго я искал значение слова «исак». Пока, наконец, не понял, что так, по-северному, переиначено слово, заимствованное в древности у тюрков. В словаре Владимира Даля сообщается: «ЯСАК – сторожевой и опознавательный клич, маяк, лозунг, отзыв, пароль, знак для тревоги, сигнал вообще». Также ясаком называли «особый колоколец при церкви, коим давали знак звонарю, когда благовестить и звонить, когда перестать». Это и маячный колокол, и вестовой звон. То есть «ясак» – одновременно и знак, и напев. Он вроде «знамен» в русском церковном знаменном пении, где хор поет по знаменам-столпам, позволяющим варьировать звучание по настроению, не уходя далеко в сторону от мелодии.

Сейчас трудно сказать, что больше повлияло – церковное пение на народное или наоборот. Но в течение столетий русские так, «знаменами», пели и в храмах и в миру. Нотной записи не ведали. Еще недавно в Усть-Цилемском районе Коми о печорских сказителях-старинщиках говорили: «Василий Прокопьевич Носов поет былины на два ясака – на медленный и быстрый. А вот Петр Поздеев даже самые старины – про светла князя Владимира во Киеве да про Долгорукова-князя – поет чуть ли не одним ясаком, этого хороший старинщик никогда себе не позволит».

Петь «ясаками» не каждый умел. Не случайно волгари «ясаком» называли секретный, условный язык. Владимир Даль в качестве примера приводил такой диалог на нижегородской ярмарке: «Чу, купцы не по-русски говорят, а ясаком... Да это ж зыряне торговые!»

Расспрашивая Валентину Степановну Алимову, естественно, задал вопрос:

– Петь по исакам – секретное умение?

– Этот секрет вам выдаст любая песенница, – ответила она, – его не жалко. Но что вы будете с ним делать? Импровизация живет внутри души, в таланте, и проявляется, когда хочет. Однажды с Кебским хором поехали мы в Голландию, Бельгию и Францию. До Амстердама добирались 10 часов, страшно устали, а тут сразу концерт. И мы, едва волоча ноги, не покушав, идем на сцену. Но с залом сразу такой контакт установился, будто кто-то поднял нас на руки и понес – полилася песня. Откуда что взялось? Вдруг стали рождаться такие чудные подголоски, каких мы сами никогда не слышали. Они сами рождались – это было живое пение. Жаль, я тогда их на магнитофон не записала, сейчас-то их уже не повторить.

– И как иностранцы восприняли?

– Они сами так не умеют, хотя певческая культура у французов очень богатая. И поэтому дошло до глубины души. Один француз все говорил, я слышала: «Боже мой! Как так можно петь!» Мы сами-то к красоте нашей народной песни привыкли, не очень ценим, а для них все это было свежо, и их просто пронзило.

– Ну, вас все-таки избранная публика слушала, меломаны, – сомневаюсь я.

– Так у нас 10 концертов было – и все залы полные. Многие, впрочем, приходили по несколько раз. И не потому, что мы каждый раз по-новому пели – одинаково-то никогда не получится, а просто понравилось. Во французских газетах писали: «Народный дар, который творится сию минуту». Хотя это не совсем точно. Песни эти у нас, на Вашке, не одно столетие поют.

– А как вы их древность определяете?

– Иногда по содержанию. Например, я пела: «Уж мы сядем-те, ребятушки, во един круг» – про сибирских землепроходцев. Или вот: «ты Россия, Россия, мать Российская земля» – она про «Платова-казака», понятно, что это 1812 год. Или «заплакала Россиюшка от француза» – то же самое. Или еще старина: «Как за речкою да за великою злы татары дуван дуванили» – это тоже понятно когда. А есть протяжные лирические песни, просто переживание девушки – не понять, когда придумано. Но по мелодии ясно, что это уходит в глубь веков, может, еще до прихода монголо-татар. Сейчас такие песни уж не родишь.

– Почему?

– Для того чтобы они появились, нужно пространство и чтобы никакой суеты. Это ж надо вдаль всмотреться и спокой душевный иметь. По мелодии это – в те-е-е века-а-а... Сюжет-то песни такой же, как и сейчас: любил-разлюбил, девушка переживает. Но переживать можно по-разному. Та, старинная девица, «молча» уходила в песню... Как это объяснить?.. Сейчас девчонка не стесняется, все рассказывает своим подружкам, а раньше душу перед другими-то не выворачивали, отойдет девица в сторону, попоет, попоет, поплачет. А придет на народ – уже весела, глаза горят. Понимаете, достоинство такое было. Русский характер.

– Но русские люди, вообще-то, открытые...

– Все совмещалось – и достоинство, и щедрость души. Хотя у нас, на Севере, конечно, больше на первое упирали. Мы – молчаливые. Все-то не расскажем, внутри себя переживем. Мы и думаем, и работаем более вдумчиво. Ой, в раздумья уходи-им, ой, глубоко! Этак сядем на берегу речки думу думать. Брянские, например, они ж все бегом-бегом живут, а мы можем посидеть. И такого «думателя», как наш человек, трудно согнуть. Это ж нужно и «думу» его согнуть, чтоб он покорился.

Дар Божий

– А как в хоре лешуконские держат себя? – поинтересовался я, уже не раз столкнувшись с описанным выше «лешуконским характером». Он, кстати, очень похож на усть-цилемский – на Печоре «несгибаемости» тоже хватает, хотя часто она оборачивается обыкновенной своенравностью. – Как им в хоре-то? Ведь там есть первые голоса, есть вторые, и нужно подчиняться?

– Как во всякой общине, каждому у нас свое место. Обычно одаренных Богом людей в хоре три-пять человек, остальные же двадцать пять несут их подголоски, их певческую вариацию. Это нормально. Те, кто имеет певческое чувство, должны делиться Божьим даром, не зазнаваться, а другие – принимать.

Но представьте: приходит к нам 20-летняя девушка, начинает петь рядышком с песенницей, перенимает ее подголоски, они в ее сознание вживаются – и вот она поет так же, плетет узорочье. Но уйди старшая песенница из хора, и девушка уже не сможет вести эту партию. Потому что подголоски уйдут вместе с ней – другим они чужие. Понимаете? И в хоре уже нет такого многоголосия.

– И что, часто уходят?

– Бывает. У хороших песенниц обычно характер очень сложный.

– А как этот песенный дар передается? Через родителей, наследственно или через окружение?

– Чаще по наследству. У меня, например, мама и бабушка были плаченицами. А бывает род непевучим. Я когда езжу по деревням, мне говорят: а ты к этим не ходи, они не поют. Но иногда, неведомо откуда, что-то в человеке берется. Я так проверяю – ставлю девушку рядом, прошу со мной петь. Если она «побежит» за мной, то все – бесполезно...

– Ваш лешуконский хор чем отличается от других народных хоров?

– Особым распевом. По всей Вашке-реке и вверх по Мезени в песнопениях нет пустоты, многоголосие полное, такое плотное – между верхами и низами все подголосками занято. А в городе Мезени и в Пинежском районе – там уже есть пустота в серединке, октавное пение. Еще отличие: вверх по Мезени, хоть там и многоголосие, верхние подголоски родятся часто, а у нас по Вашке не в традиции очень высокие подголоски брать. У всех свои распевы.

– У вас, как я понял, родители вашкинские?

– Да, папа из Чуласы, а мама из Кебы – еще выше по реке, близ границы с Коми. «Верхота», как лешуконские кличут. Кстати, песенная традиция Кебы во многом общая с коми. Главная запевала в нашем кебском хоре – Анастасия Семеновна Матвеева – замужем за коми, их дочь тоже поет в хоре. Так исстари было, коми и наши все переженились, да и в гости друг к другу на съезжие праздники ходили, слышали, кто как поет.

– И чем кебский распев отличается?

– Наверное, там самый он архаичный, без какой-либо стилизации – как пели в древности, так и осталось. Еще кебских отличает окончание каждой музыкальной строфы таким напевным хвостиком – это я сразу заметила, когда стала там хор создавать.

– А в чем архаичность-то проявляется – в этих «хвостиках»?

– Тут нужно слышать. Понимаете, это такая особая полифония, по-научному говоря. Ну, узоры песенные плетем – первая, вторая, третья, десятая хоровые партии переплетаются между собой, и пустоты нет, все звучит.

Это, конечно, тоже дар Божий. Например, лешуконский любительский народный хор уже не умеет рисунком петь. Что останется, когда бабушки-импровизаторы уйдут? Стараюсь детскому хору передать, может, сохранят.

...На прощание, как водится, спрашиваю Валентину Степановну о планах на будущее.

– Новых детишек в хор жду, – отвечает женщина, озаряясь добрыми морщинками. – Еще открыла фольклорный клуб «Светла горенка», уж год как действует. Там посещение свободное, не как в хоре. Раньше в горницу собирались девки и парни песни попеть – и у нас клуб для этого. Пытаемся народную песню вернуть в семью – только тогда песня и будет жить. А сейчас почему-то стесняются всей семьей петь.

– И что, приходят?

– Мои детишки-хоровики приводят своих братьев и сестер, а с родителями пока не получается.

– Интересно, а как дети у вас старины поют, там же не все слова понятны?

– Объясняю. Например, что «одёжа» – это одежда, а «лучина» – такой осветительный прибор. Чтобы понятнее было, принесла из музея светильню, зажгла – и пели под лучину старинную попевку «Лучиночка-коптяночка». Если эти песни войдут в их души с детства, то плохими людьми они уж не вырастут.

– Почему?

– Народная песня – это чистота, родник. Если человек плохой и злой, он же просто не сможет хорошо петь старины. В песне душа должна раскрыться, а если она пуста, то чему и раскрываться-то? Я своим умом так понимаю: и вера нужна, и праздники церковные соблюдать, как наши бабушки. Иначе народного духа не будет.

– Кроме рождественского обряда, другие духовные песни на Вашке вам встречались? Что-нибудь пасхальное или вроде известного «Стал Христос на небеса возноситься»?

– К сожалению, все духовные песнопения позабыты, – вздыхает Валентина Степановна. – Надо бы поехать еще в Коми, говорят, в Коптюге староверы много помнят. Давно туда собираюсь. А еще бы в Шегмас съездить – это на самом краю нашего района, далеко за Вожгорой. Там отдельно от всех живут, бездорожье страшное, может, у них что сохранилось. Буду спрашивать...

* * *

Попрощались. Перекрестившись на храм, песенница пошла домой – такая маленькая росточком, но степенная, как лебедь. Яркий, цветастый ее платок еще долго мелькал меж дворовыми тынами, за околицей храма...

Михаил СИЗОВ
Фото автора

назад

вперед