РАССКАЗЫ НАШИХ ЧИТАТЕЛЕЙ

СВАДЬБА

А хорошо мыть чугуны на речке! Наскребла Настя из-под камешков песочку, пошаркала по краям. Отдраив и помыв большой закопчённый чугун, она встала, окинула взглядом широкую реку. И залило внутри радостью: спокойная, глубоководная Шексна ласково булькала по перекатам. Неторопливо, лениво даже тянутся по реке длинные судоходные баржи, гружённые лесом и гравием. Там, на барже, заметила одиноко стоящего человека, облокотившегося на перила и тоже, казалось, разглядывающего проплывающую мимо него церквушку. Синее небо и такая же река... И всё бы слилось, если бы меж ними не тянулась на том берегу полоса зелёной тверди, с рассыпавшимися по ней домишками.

Солнце ласково, но уже предзакатно окрасило голубую благодать своим отражением. Звонили ко всенощной... Быстренько окунув и сполоснув чугунок, Настя заторопилась: отнести его в трапезную, переодеться.

Нитью петляла узкая тропинка к храму. Настя спешила, поправляя на ходу одной рукой косынку. И, уже подойдя к лестнице храма, неожиданно остановилась: свадьба! Вокруг кучки народу, машины, а на верхних ступенях лестницы стояли невеста с женихом. Склонив головы друг к другу, замерли в ожидании. Но что-то не выходило у фотографа с кадром. «Вот так, минуточку, жених, руку не убирайте, чуть повыше», – отдавал он команды снизу. И молодые вновь замирали, склонённые друг к другу.

В храм не пройти. Настя опустила голову в смущеньи и стала украдкой разглядывать невесту. Невеста была чудо как хороша! Всё в ней было тонко, изящно, всё тщательно продумано: венок из качающихся на тонких ножках белых бутонов покрывал красиво убранную головку, от платья тонкой паутинкой разлилась белизна, многочисленные воланы мерцающим блеском струились в длинном шлейфе, конец которого послушно держал мальчик лет четырёх. А лицо жениха собранно, сдержанно. В её взгляде – какая-то детская смелость, надежда на своего супруга. Наконец, этот миг снят на фото, и все засуетились, деловито заговорили, засмеялись. Зафыркали машины, отъехали.

Тихо помолившись, опустив голову, она стала подниматься наверх. В церкви уже шла всенощная. Прихожан было мало. Батюшка уходил в алтарь, размахивая кадилом. Запах ладана, мирное потрескивание свечей мягко уводили Настю в привычную жизнь.

... Но тот взгляд на лестнице. Невеста. В белом платье. Сама красивая, сильная, загадочная. Он любит её – это было видно. Вдруг волна стыда охватила Настю – сколько народу там стояло, и она была рядом с ними, в невзрачной длинной юбке, допотопной вылинялой кофте, чёрном платке с торчащими из-под него прядями волос. Она посмотрела на свои красные замученные пальцы с длинным штрихом сажи – а у невесты сетчатые перчатки до локтей, на которых покоились каллы! – и ей стало жалко себя, молодую, но заморённую, уставшую от недосыпаний и трудов. Настя рассеянно молилась, клала пустые поклоны, испытывая чувство отдалённой несправедливости, которое стало приближаться всё быстрей и быстрей и уже начало понемногу возмущать. Подумалось: зачем уехала от матери? зачем подвиги не по силам? Она ещё молода, так же, как и та невеста. И тоже бы как у них... Не пострижена ведь – паломница, приехавшая сюда в отпуск, ненадолго. Спасаются ведь и в миру. Жить бы как люди. Не торопясь – молиться, любить...

Настя молилась и чувствовала: вытекает что-то из её души и может навсегда потеряться. Уходит с трудом накопленное. Ей стало казаться, что вся её жизнь: эти поездки, послушания – всё это большая, как будто необходимая игра, и когда с годами это потихоньку уйдёт, всё образуется, встанет на своё место.

Ей стало жарко. Распятый на кресте Господь мученически глядел на неё. Святой угодник Николай ожёг пронзительным взглядом. Что-то внутри, в душе, замерло – вот-вот сломается. Запуталась...

В решётчатых окошках сбоку дрожал лист клёна, потом, наконец, заглянуло ярко-оранжевое солнце. Оно залило мягким светом белёную печь, кочергу, столик с просфорами и бедную девушку. Настя ещё не могла разобраться в хаосе мыслей, но сердце постепенно начало успокаиваться – всё становилось на свои места. Посмотрела на Господа. Сколько Ему пришлось вынести... Чистый, безгрешный. А она-то! Позавидовала. Откуда-то из глубины души подползала благодатная слеза. Только с Господом. Он – Жених. Он-то не оставит. Мысли изменялись, оживлённо опережая одна другую. Муж даёт жене свои блага, зависящие от Бога. Они могут рассыпаться от всяких причин – а Господь даёт духовные блага, сладостные, и даже упавших под тяжестью грехов не бросит, подберёт их. В любви даст чистой силы. Он всё может дать – чистое, хорошее.

Волна нежности потихоньку возвращалась, подтекала, обволакивала смущённую её душу. Взглянула на иконы: серьёзные лики святых устало и ласково смотрели на неё. Под ними, живыми глазками, – лампадки.

В миру всё меняется. Свадьба блеснёт одним днём и утонет в буднях. А здесь всё настоящее, живое. Пусть и незримое.

ПОСЛУШАНИЕ

Не спалось. Назойливо – одна и та же мысль: завтра опять на кухню. Всё лето – у горячей плиты, с раннего
утра и допоздна, в промежутках успеть вымыть посуду. Вначале это ей нравилось. Тарелки, вилки, ложки – всё летит в мойку, в мыльную пену. Всё быстро. И вот стоят уже на широченном железном подносе горки чашек, нахлобученных одна на другую. Поблёскивают на своих местах ложки, вилки, громоздкие кастрюли теснят на полке пищевые котлы. Порядок.

Ольга любила всё делать быстро и даже была довольна своим послушанием. Но за весь жаркий июль подустала. Понимала, что это послушание, знала, что Господь каждому даёт своё. Видит её душу. И пусть ей двадцать с небольшим, всё-таки тяжковато каждый день стоять у раскалённой плиты, отмахиваясь от назойливых мух, с головой заглядывать в большую старинную духовку. Печь даже стала представляться ей властительницей, кормящей всех и потому занимающей чуть ли не полкомнаты в полуподвале с низкими подслеповатыми окошками, закрытыми частой решёткой.

А как хотелось бы пройти хоть на короткое время к тенистой заводи, над которой свесилась раскидистая ива – единственный укромный уголок, где можно посидеть, как Алёнушка, обняв колени, с грустью глядя на тихую гладь воды...

Или, например, вчера был такой ливень! В дальних уголках ограды монастыря, где кончаются все дорожки, пошлёпала бы босиком по тёплым, с пузырьками лужам, нащупывая, где поглубже, чувствуя тёплую благодать земли и ощущая в себе детскую свежесть и благодарность Богу. Но эта плита...

Было ещё без десяти. Рановато. А может, матушка Варвара пошлёт на другое послушание. Скажет: «Сегодня тебе, Ольга, на огород». Вот там-то благодать – ветерок, птички, стрекозки. Всё летает и радуется. А тут, у печи... Или хоть на сенокос: тут только шевелись да собирай граблями в охапку душистое свежее сено – глядишь, уже копна. Ветерок-то гуляет, весело, скорей, скорей – а вдруг дождь? В деревне выросла, знает. А там уже и высокую скирду граблями с бочков разравнивать...

Как-то незаметно зароились мысли. Одна сменялась противоположной – и обе как будто правильные. Но так не могло быть. Потом заметила: точно рождались плоды, но быстро портились, загнивали, и рождался новый плод, как будто хороший, – но она чувствовала червоточину, как бы какую-то незаслуженную обиду, которая упорно пробивалась наружу, желая казаться правильной и незаметно переходя в зависть. Сознание возмущалось: несправедливость есть везде. Может, матушка в суете дел упустила тебя, позабыла. Напомни ей. Ничего страшного в том нет. Ты же ещё не послушница. Время идёт, скоро уже осень, и уж не будут порхать в саду бабочки. А ты всё у жаркой плиты. Разум везде нужен. Ольга задумалась: может, матушка Варвара и впрямь забыла о ней, вон как другие часто меняются на послушаниях – везде всё надо уметь делать, не только на кухне.

Ольга приготовилась собраться с мыслями, считая их разумными. Но тут ясно, как голос, прозвучала другая мысль: опомнись, Бог смотрит на тебя, ждёт и оценит по твоим поступкам. Не искушайся. Терпи...

Было ещё рано. Ольга встала уставшая, ощущая в душе что-то наподобие кризиса. Она стала точно хлеб, разломленный на две части. С любой стороны всё верно. Ольга зевнула, посмотрела в окошко. Между домом и старым коровником виднелся клочок залива. Ласточки уже деловито сновали пред окном. Что им в такую рань? Солнце драгоценным алмазом простреливало ажурную сень листвы, уже давно забывшей вчерашнюю грозу. И вдруг почему-то вспомнился сломанный грозой большой сук на яблоне, с зеленоватыми яблочками. Листья ещё не успели завянуть, по-прежнему стремились к солнцу, как будто ничего и не произошло. Только гладкие головки яблок послушно лежали меж трепещущей листвы, предчувствуя свою недалёкую кончину и ожидая Божьей воли.

Ольга ещё не понимала, но образ этих яблочек что-то смутно ей подсказывал. У неё сейчас тоже непогода – зарождающаяся нудная усталость. Давила безысходность. Не как у той яблоньки. Та трепещет и живёт, не думая о последних деньках, хотя Господь и отметил её Своей печатью.

И – как будто подтолкнуло. Устала – но продолжай. Это послушание. Устал – не нырнёшь от него в воду. Тянись, вернее, живи. А Господь ещё посмотрит, какая ты. Вот и вся наука. Смирись и уповай на Бога, а там – пусть будет, что будет. Пробежала вереница сомнений и остановилась. Всё. Пора на кухню!

...Через семь дней Ольгу перевели в просфорную вместо занемогшей послушницы, а оттуда – на месяц в деревню, убирать сено.

Галина ЗАХАРОВА
г.Санкт-Петербург

назад

вперед