ОТЧИНА
ПОЛЁТ С КОЛОКОЛЬНИ
О легендарном подвижнике Тихоне Подорове и его земляках
…Тихон бросился вниз с колокольни, перебежал по льду реку и скрылся в лесу. Отряд НКВД, отправленный по его голову, остался ни с чем.
Это произошло в 1935 году, в селе Онежье. В то время по всей стране арестовывали христиан, не желавших вести себя тише воды, а Тихон Подоров был как раз из таких. Устьвымцы до сих пор называют чудом тот случай, когда Тихон птицей слетел наземь. Должен был разбиться насмерть, но чекистам достался не мертвец и не калека, а только след на снегу. Ищи ветра!
Спустя какое-то время прошёл слух, будто видели его на Коквицкой горе (так называют несколько деревень и сёл, разбросанных на возвышенностях напротив слияния рек Вычегды и Выми). Это было правдой; народ2 успокоился: живой, – значит, вернётся. А Тихон в ту пору и сам, наверное, не ведал, что назад ходу нет. Впрочем, Коквицы и Усть-Вымь – одно целое, место, ареал, колыбель коми-зырян. За пределы этого древнего круга Тихон Степанович Подоров так и не вышел, здесь черпал он силы.
Кем был этот человек? Чем больше я узнавал о нём, тем дальше уходил от ответа. Слушая рассказы о нём, не знаешь, что и думать, словно о разных людях говорят. Был ли он блаженным, как гласит надпись на его могиле? Или отчаявшимся идеалистом, поваленным наземь бесконечными монотонными ударами судьбы? А может, просто человеком, идущим к Богу без азарта и уныния, падая и поднимаясь? Склоняясь к последнему, вновь повторю – мы не знаем. Бог знает.
Семуковское кладбище
На Коквицкую гору прошлым летом мы отправились втроём – редактор нашей газеты Игорь Иванов, писатель Григорий Спичак и я. Это было второе наше совместное путешествие (в декабре 2007 года побывали в Онежье – том самом селе, где Тикон, как его звали по-коми, совершил свой легендарный полёт с колокольни). Первым делом отправились на место его упокоения. Семуковское кладбище отыскали не сразу, хорошо, по дороге встретился мужик-автомобилист.
– Езжайте за мной, – распорядился он, а потом отвёл на могилу Тихона. Обустроена она хорошо, наверное самая заметная и ухоженная на кладбище. На надгробье слева от креста прикреплена фотография, справа жестяная табличка с надписью: «Обладая пророческим даром... добровольно не принял монашеский сан, а возложил на себя более тяжкую ношу – юродивость, чтобы после погрома церквей и расстрела священников было кому отпевать и нести слово Господа... облегчая страдания простого народа».
Надпись, надо сказать, взволновала меня.
– Вы его помните? – спросил Григорий Спичак у нашего проводника.
– Вживую видел, – ответил мужик задумчиво.
|
– Тут написано, что он отпевал, – обратился к нему Игорь, – может, и крестил. Вы сами-то крещёный?
– Крещёный, маленьким крестили, – несколько виновато сказал мужик.
– Может, он и крестил?
Мужик замялся, одолеваемый сомнениями, но Григорий, заметив это, пришёл на помощь:
– Меня тоже крестил в Княжпогосте диакон Орехов, хотя все говорили – «поп». Ещё был ссыльный поляк, православный или католик, никто не знает, но крестил он детей во имя Отца и Сына и Святого Духа.
После мы узнали, что Тихон Подоров читал Псалтырь над усопшими, как-то по-своему, мирским чином провожал в последний путь земляков, но крестить не крестил.
– Кстати, свеча на могиле Тихона католическая, – обратил внимание Игорь, – я такие в Польше видел.
Кто её принёс сюда, поставив между живыми и искусственными цветами, мы, конечно, так никогда и не узнали.
При жизни он был одним из самых сирых обитателей Коквицкой горы, некоторые считали его сумасшедшим, но вдруг всё переменилось. Здесь сыграло свою роль то обстоятельство, что Подоров был образованным человеком и мог в любой момент сойти с горы. Но почему-то остался. Махнул ли он на всё рукой или действительно возложил на себя крест – об этом спорят до сих пор. Но одно можно сказать точно – обаяние его образа и при жизни открывало Тихону многие двери в здешних селениях, а после смерти не рассеялось, не ослабло. На дереве над могилой приколочена доска с надписью:
Ты одинокий и безумный
Отдал Богу разум свой,
Жизнь как подвиг христианский,
Смерть – дорога на покой.
Но удел людей святых
Оставлять народу шанс,
Увидать ученья свет,
Что Христос смог передать,
Что молитвою и верой
Мы заслужим благодать.
Пусть ты уже не с нами,
Но могилы холм лесной
Лечит нежно наши раны
И душе даёт покой.
Я посмотрел по сторонам. На соседней могиле лежала ложка, по которой ползли муравьи. Крест там стоял без надписи, но воткнут был фиолетовый цветок, и стояли два стакана. Поодаль мы увидели старообрядческий столбик, под которым погребена местная жительница Павла Козлова. Игорь Иванов пояснил, что раньше в такие столбики вправляли медные иконки, но потом их начали выковыривать собиратели древностей, и традиция пресеклась. Над некоторыми могильными холмиками возвышалась только трава, а ближе к выходу увидели на могиле ёлочку вместо креста. Сильно удивились, но потом приметили: крест всё-таки есть. Ну и слава Богу! Миновали яму, заваленную стволами деревьев и пустыми бутылками. Говорят, прежде на этом месте был холм, где стояла часовня. Холм не просто изгладился, а вогнут был в землю – кто-то сильно постарался. А говорят – Тикон безумный!
Малый Кожмудор
Наш проводник по семуковскому кладбищу посоветовал ехать в Малый Кожмудор: «Там живёт Олимпиада Пантелеимоновна – она всё про Тикона знает». Олимпиада Пантелеимоновна, в прошлом учительница, говорить согласилась не сразу, улыбнувшись в ответ на просьбу:
– Да я беззубая.
Но выглядела она моложе своих лет. Я уточнил:
– Сколько вам лет было, когда умер Тихон?
– Да я уже была замужем, дети были.
– А вы его со скольких лет помните?
– С детства. Дразнили мы его, дети, смеялись, потому что он кривлялся, разные рожицы показывал.
– Что ещё помните о нём?
– В своё время он начал строить мельницу, но не достроил. Мы её назвали Тикон-мельница. Потом канал начал рыть. В народе его назвали Тикон-канал. А после просеку в лесу начал рубить...
Как назвали просеку, я догадался раньше, чем Олимпиада Пантелеимоновна об этом сказала. Решил уточнить:
– Канал-то зачем? Пригодился потом?
– Пригодился. Торф там был, и, когда Тихон воду отвёл, стали его оттуда возить. А что мельницу не достроил, так один и не мог, а никто не поддержал. Никто! Перебросил он через ручей несколько брёвен, хотел плотину сделать. Вообще-то, мельница – дело нужное, мы зерно руками мололи, а это тяжёлый труд. Ещё получила известность Тикон-пила – половинка обычной двуручной пилы, которой мог пользоваться один человек. А Тикон всегда был один, за что бы ни брался.
– Для кого он её придумал? – спросил Григорий.
– Для себя. Но многие вдовы после войны стали пользоваться такими же. У меня такая тоже есть.
– Он жил по-православному?
Вопрос, на который я, наверное, и сам бы не ответил: как это – жить по-православному? И кто действительно так живёт? Но Олимпиада Пантелеимоновна ответила сразу:
– Выпивал сильно. Поминки как пошли после войны, на всех бывал. Было несколько человек, без которых ни одни поминки на Коквицкой горе не проходили: Марья, Катерина, Тикон. Но все были при деле, он – молитвы читал. Службы не вёл, а молитвы читал на похоронах.
– Как к нему относились?
– Старшие люди – с уважением. Говорили: блаженный, но я не больно им интересовалась. Да и мы – девочки – боялись его, убегали. Я ведь молодая ещё, всего 74 года.
– Конечно, молодая, – откликнулся Григорий. – На Коквицкой горе всегда было много долгожителей.
– Раньше было много, – ответила Олимпиада Пантелеимоновна. – А мне им не стать.
Следом мы отправились к Сергею Васильевичу Миронову, у родителей которого не раз останавливался Тихон. Оторвали его от прополки картошки. Видно, что хозяйственный человек.
– Ночевал он у нас, – подтвердил Сергей Васильевич. – В Бога верил.
– Как это выражалось?
– Колокола спасал, прятал иконы.
– Что вам мама о нём рассказывала?
– Не было разговоров.
– А вы с ним общались?
– Нет.
«Потерявшийся между веками...»
|
Можно считать установленным, что после революции Подоров какое-то время учился в Ленинграде, правда, нет согласия, где именно. Одни называют Горный институт, другие – семинарию, третьи говорят, что он имел и духовное, и светское образование. Бывая в Коми, занимался в 20-х – начале 30-х годов просветительством, опубликовал несколько рассказов, переведённых с русского, собирал народные песни и сказки, которые по сей день хранятся в архивах. Что заставило его окончательно вернуться домой, бежать из Северной столицы в 1931 году, как и многое другое, покрыто мраком. Чаще всего высказывается версия, будто он был троцкистом, но вероятность этого невелика. Никаких признаков симпатий к большевизму он никогда не высказывал, что для поклонников Льва Троцкого было, мягко говоря, не характерно. К тому же ходили слухи, что он был рукоположён в сан диакона.
Его расхождения с властью вскоре дали о себе знать и в Усть-Выми. Тихон не скрывал своих православных убеждений и, судя по всему, многих раздражал. Об этом времени рассказала мне мама Григория Спичака – Зинаида Савватьевна:
– Тикон ночевал у нас на полу, отец с мамой в маленькой комнате, а мы, дети, на полатях. Принимал его наш дед. Он и сам был непростой человек. Знал русский язык, умел читать. Во время войны все к нему шли с письмами. Если почтальонша принесёт треугольный конверт, приходили радостные, а если четырёхугольник, то плакали, но всё равно шли к нам, узнать, где погиб их муж или сын. Ещё дедушка знал, где что происходит, газеты он выписывал до 44-го года, книги были. Их целый мешок после него остался, Гришка мой, пока был маленький, всё читал, спрячется, бывало, и читает. Сильно увлекался. А потом учитель истории попросил, и мы всё ему отдали.
|
Дед нас и воспитывал, а мать с отцом строили социализм-коммунизм. Как утром уйдут, так к ночи только вернутся. Но дедушка правильно всему учил. Говорил: кто украдёт что – пальцы топором поотрубаю. Он добрый был, но мы всё равно страшились. Вернусь откуда, спросит: «Где была?» Как осиновый лист перед ним, думала – лучше правду сказать. Но он никогда не бил. Тикона крепко уважал, и нам, детям, Тикон тоже нравился. Это был очень доброжелательный человек, говорил, что нужно верить в Бога, жить честно и дружно. Ещё кино какое-то показывал или ещё что, не помню, как называлось. Крутил ручку какого-то аппарата, и на простыне менялись картинки со зверушками. Мы, дети, бывало, собирались, смотрели. Когда просили, он учил ребят математике, помогал задачки решать. Почему власти за ним гонялись – не знаю, но запомнился такой случай. Тикон был у нас дома, грел ноги на печке, а я разучивала «Интернационал». Вдруг он говорит: «Это сатанинская песня». И добавил, мне запомнилось каждое слово: «Это уже вырастет другое поколение – искалеченное». «Ух ты, враг народа, – подумала я, – против советской власти идёшь!» Ничего нас вроде не искалечило, только, когда в церковь пришла, долго не могла «Отче наш» выучить – как об стенку горох отлетало. А нынешняя молодёжь и верно не та, что прежде. Раньше старикам спешили помочь, за радость было, за благодарность, если кто согласится помощь принять. А сейчас умирать будешь, руку не протянут.
Так вот, дедушка с Тиконом очень переживали, что я от веры отбиваюсь. Один раз пошла в клуб выступать перед Пасхой, а они всё не пускали. Но куда денешься. Отец – председатель колхоза, член партии. Так и тянули нас в разные стороны. «Дорого придётся заплатить когда-нибудь за этот поступок», – сказал тогда Тикон.
…Из тех, кто со мной выступал, с войны вернулся лишь один – калекой.
На Пасху Тикон ходил с крестом, а с ним – другие православные мужчины. Сначала в один храм, потом в другой, затем к часовне в Козловке – доходили туда ко вторнику. А захватить его хотели в Онежье, как раз на Христово Воскресение. Помню, какие там в храме были потолки красивые. Когда пришли арестовывать, Тикон там наверху службу вёл. Из окна выпрыгнул, шубу как крылья расправил и полетел. Так его и не поймали, – смеётся Зинаида Савватьевна.
На рубеже 90-х старый коммунист Андрей Андреевич Козлов раздражённо написал про Тихона Подорова в местной газете, что, мол, те, кого раньше дураками называли, теперь вдруг умными стали. Ну, положим, не так уж и вдруг. Григорий кое-что добавил к рассказу матери:
– Не помню, кто из стариков, но передали мне, как Тихон объяснял людям: «Вот смотрите: в бадье ковш плавает железный, а не тонет. Потому что воздухом наполнен. И если человек духом будет наполнен, тоже не утонет».
– А знаешь, у меня про Тихона стихотворение есть, – вдруг вспомнил Григорий.
– Почитай, – попросил я.
– Сейчас попробую вспомнить:
Потерявшийся между веками шатун,
Дерзкий дух меж ушедших миров,
Я меж мёртвых домов
По Выми с рыком боли хожу:
То ль молитвенник, то ли колдун.
Умерла ты, моя сторона. Умер век.
Где колодцы с живою водой?
Ходит ночью хромая лисица за мной,
Не встречается человек.
Не встречается русая стать
Русской женщины, парня ли, старика.
Убегает как время река –
Раскидав берега в облака.
Что же делать, Шатун?
«Не молчать, не молчать, не молчать...»
«Отец, прости»
Едем дальше, в Большой Кожмудор. Нам посоветовали там заехать к Пантелеймону Николаевичу Козлову и его супруге Надежде Пантелеймоновне. У Козловых большой огород, постройки. Пантелеймон Николаевич сидит перед одной из них, не шелохнётся. Мы не сразу решились его побеспокоить.
|
А хозяйка первым делом вспомнила о Тихоне: «У нас шесть недель после смерти делали, он приходил, молитвы читал».
– Какие шесть недель? – не сразу понял я, потом догадался, что имеются в виду сороковины.
– На сороковой день провожают, – пояснила Надежда Пантелеймоновна.
– Покойного? – задаю вопрос вроде глупый (кого ж ещё?), но засомневался я не напрасно. Хозяйка терпеливо объяснила:
– Того, кто вместо умершего. Не стало, скажем, сына, – вместо него провожают друга – Володю.
– Простите, какого Володю?
– Взамен. Так принято было. У нас отец на войне погиб, и мама за него Тикона проводила. Что положено, сделали, полотенце положили, закуску приготовили. Говорили: «Отец, прости, прости».
– Хороший обычай, – сказали мы с Григорием, подумав. Огляделись – а Игорь куда-то запропал, пошёл гулять по селу.
– Тикон к нам часто приходил, – продолжала между тем хозяйка, – посидит, попоёт. Хороший человек. Рассказывал, что в Ленинграде учился. Ходил по деревне, молитвы читал. Накормим его, побеседуем о жизни. Он добрый был, никому зла не делал.
Надежда Пантелеймоновна пошла в дом, решила угостить нас коми напитком из ягод, который здесь пьют вместо русского кваса. А нас отправила к мужу, предупредив, что он плохо слышит.
– Пантелеймон Николаевич! – крикнул Григорий. – Вы про Тикона помните?
Пантелеймон Николаевич, наконец, ожил, поглядев на нас благожелательно:
– По какой причине он приехал сюда, на Коквицкую гору, – не знаю. Сам-то я неместный. Тикон в разных местах ночевал, пенсию не получал. Между двумя Кожмудорами прорубил просеку шириной метра два, может три. Зачем – не рассказывал. Сейчас она уже заросла. Когда кто умрёт – он обязательно на кладбище участвовал в похоронах. Правда, когда мой отец умер в августе 44-го, Тикон опоздал, после пришёл, молитвы прочитал. А когда сам умер, туискеросские женщины и старушки его похоронили. Валентина Васильевна всё организовала. А сама она умерла в 97 лет, вы её не застали.
– Говорят, Тикон какие-то колокола прятал из церкви, чтобы не переплавили.
– Не слышал. Кто бы ему дал! Помню, в 30-е годы верёвкой колокола срывали, а потом на лошади куда-то увезли.
– А вы сами-то в Бога веруете? – спросил я громко.
– Не очень. У меня жена верует.
– А когда были молодой, верили?
– Нет.
– А ребёнком?
– Не помню. В четырнадцать лет пошёл работать. Потом фронт.
– Где вы воевали?
– На Волховском, потом в Эстонии, с 42-го по 44-й, служил радистом-пулемётчиком на танке Т-34.
– Что вам больше всего запомнилось, Пантелеймон Николаевич?
– В 44-м 20 января Ленинградский и Волховский фронты перешли в наступление в районе Мги. Наш танковый батальон двинулся вперёд в числе первых. Не гнать же пехоту на колючую проволоку. Но, когда прошли её, напоролись на мину. На левой стороне выбило два катка, нас контузило, но никого не повредило. Стояли двое суток, и, хотя еды было на три дня, мы умяли всё за двое суток – молодые были. Командир говорит: «Кому-то из нас четверых придётся отправиться в тыл». Выбрали меня. Мороз градусов двадцать. Немцы стреляют, наши стреляют, ползу среди воронок, а куда – сам не знаю. Но вроде правильно. Вдруг одна рука меня хватает, другая рука, тащат в окоп, а там кто-то ногу на меня поставил, но никто ничего не говорит. Думали, передовой немецкий лазутчик, ждали, когда остальные подтянутся. Когда надоело ждать, спросили, кто я таков: немец или русский. Ну и рассказал им, что с нашим экипажем случилось, только мне не до конца поверили. Двое повели в штаб, один впереди, другой сзади – полкилометра по окопу. Дошли до штаба нашего танкового батальона, где меня узнали, накормили и дали стакан водки. Часа через два собрали обратно в дорогу. Дали термос с едой, две бутылки водки и отвели на то место, где задержали. Уже за полночь приполз обратно к своим. Постучался, а ребята уже совсем оголодали, но, как увидели, что не с пустыми руками, любо стало. Покушали и уснули. А утром просыпаемся, видим: кругом солдаты с красными флагами, а немцы вроде как ушли. Это один эпизод.
– В вашем экипаже за два года никто не погиб?
– Не погиб, если не считать старшего лейтенанта – командира танка. Он каким-то образом оказался у немцев. Вышел из землянки, и нет его. Может, немецкие разведчики захватили, а может, сам ушёл, только через два дня начал он выступать по радио, убеждал нас, мол, напрасно воюете, победа всё равно будет у немцев. Вот такой случай был.
– Вас по ранению демобилизовали?
– Да, под Нарвой, уже в Эстонии. Снова мы наступали, взяли фашистский укреплённый пункт и восемнадцать немцев в плен. В этот раз мы не одни были, на танке пехотинцы сидели. По радио нам передали: «Двигайтесь дальше, ещё полтора километра». «А немцев куда?» – спрашиваем. До расположения части шесть километров, идти нужно лесом, одного-двух ребят не пошлёшь, немцы могут разбежаться. Человек десять нужно, чтобы их охранять. «Расстрелять!» – дали нам команду. И расстреляли мы их всех, восемнадцать человек там было, здоровые такие. Каждый из наших солдат должен был выстрелить. Пошли дальше в наступление. Я опустошил 36 дисков, стреляли из пушки и пулемётов, чтобы подавить возможные огневые точки. Но укреплённых пунктов больше не встретили, а как добрались до пункта назначения, получили приказ вернуться на исходную позицию. Развернуться успели только наполовину, когда снова напоролись на мину. Опять нас контузило, но никого не ранило. Всю ночь сидели, заряжали пулемётные диски, ремонтировали гусеницу. Там нужно было несколько «пальцев» поменять. Механик-водитель попросил меня помочь, и только я встал на колени да несколько раз ударил, тут меня и нашла пуля. Разрывная оказалась, наверное, снайпер неподалёку сидел. И комбинезон, и полушубок пробило, кувалда упала с рук, кровь пошла. Меня оттащили за танк и перевязали. Хотели в тыл отвезти, но не успели. Майор пехотный приполз, говорит: «Никуда не пойдёте, не видите, что ли, немец наступает. Контрудар». Дал он группу автоматчиков, и понесли меня к своим. Дотащили до той землянки, возле которой мы немцев расстреляли, а там резервный экипаж нашего танка вино пьёт, закусывает. Закусил и я, потом поспал немного и дождался возвращения танка. Оказалось, командиру глаз выбило веткой, когда по мелколесью ехали – она в люк воткнулась. Так закончилась для нас с ним война. Лечили меня сначала в Ленинграде, потом отправили в Улан-Удэ, но рука так и не заработала.
– Что с вами дальше было, когда вернулись?
– В январе 1945-го избрали меня председателем колхоза в Малом Кожмудоре. Было голодно, но мне, как инвалиду, давали 600 граммов хлеба. Через год вернулся прежний председатель колхоза, а меня отправили на бухгалтерские курсы. Ездил с ревизиями, потом снова стал председателем, закончил 3-годичные сельхозкурсы с отличием и с тех пор всю жизнь на селе работал. Одних коров у нас было около двух тысяч.
– А сейчас сколько?
– 18 или 20.
– От двух тысяч было?
– Дойных было тысячи полторы да молодняка с тысячу. Но это когда в один колхоз объединили Шиладор, Туискерос, Кожмудор, всего пять сёл.
– В какие годы они исчезли?
– После 91-го. Молодёжь уезжать начала...
– Скажите, кто ещё из верующих может про Тикона рассказать?
Хозяин окликнул жену:
– Надежда Пантелеймоновна, кто ещё есть?
– Ой, не знаю, – откликнулась старушка.
– По вере кто главный? Свечки откуда берёте? – попытался уточнить я.
– Никого нет.
Я вспомнил про яму на кладбище, появившуюся на месте часовни. Пантелеймон Николаевич ещё застал там памятный крест. Потом не стало и креста. Не в эту ли воронку затянуло и коров в годы реформ, и людей в войну?..
«Почему Тихон?»
Игорь наконец вернулся.
– Где ходил-то? – спрашиваю.
– В машине сидел.
Но, когда доехали до Туискероса, рассказал, что даром время не тратил:
«Пока ждал вас, мимо шла женщина, смотрю – комсомольский такой взгляд, но ошибся. Зовут Зинаида, живёт где-то рядом, в одной из деревень, разговорились.
– Что вам этот Тихон? – спрашивает, – почему Тихон? Ну, понятно бы, как к жертве сталинских репрессий к нему относиться. С жалостью. Но ведь им все интересуются, памятник поставили. А вот, скажем, мой отец: он всю жизнь проработал, воевал, был председателем колхоза, ничего не скопил – квартира пустая стоит. Вот о таких людях нужно писать, а не о Тихоне.
– Но ведь он уже всё получил по жизни... – начинаю я отвечать.
– Да ничего он не получил, – возмущается Зинаида, – ничего!
– Как ничего? Уважение, почёт, семья – всё, что необходимо человеку. А Тихон не видел в своей жизни ничего, кроме горя, лишений.
– Нет, я не согласна.
Думаю, всё-таки, наверное, это прежний комсомольский задор в ней говорит: мол, бездельников возвеличивают в угоду моде. Но разговор продолжился, и смотрю – ей действительно важно понять, почему с Тихоном всё так повернулось.
– Из-за чего народ его привечал? – спрашиваю.
– Привык нахлебничать, – упорствует Зинаида. – Народ у нас добрый, у меня бабушка тоже Тихона на ночлег пускала.
– А давайте вместе поразмыслим, чем он, бессребреник, платил за еду и ночлег – да так, что вроде как не он, а ему оставались должными хозяева и долго помнили потом? Может, добротой? Была нужда в ней?
– Да, – призналась моя собеседница, – у нас после войны много осталось одиноких, несчастных женщин. Наверное, им доброта действительно была нужна.
На этом наш спор закончился, смотрю: задумалась Зинаида, словно откровением для неё стало то, к чему мы с ней пришли в конце концов…»
Владимир ГРИГОРЯН
(Окончание следует)
 | назад |
| вперед |  |
