Когда представляешь, как неохватно и духовно богато наше Православие, то видится огромный Храм до неба. За главными воротами его совершается Божественная литургия, православный люд причащается Святых Тайн, все там сверкает неземным благолепием. Рядом с этими воротами другая дверь – за ней в уединении молится монах. Рядом еще одна – там покои архиерея-вероучителя. Тут же в двух шагах вход под высокие своды древлехранилища, где собрана книжная премудрость... Не охватить глазами, сколько в Храме разных дверей и дверок, и все они распахнуты настежь: входи, человек, спасай свою бессмертную душу! А вот еще одна, необычная калиточка. Ведет она в низкую каморку, в тесный чуланчик. Там живет Любушка юродивая.

О Любушке мы узнали случайно от одного коми паломника. Отзывы православных людей в Петербурге также удостоверяли: да, есть на Руси блаженная, отдавшая разум Богу, и к словам ее надо бы прислушаться. Напоследок нас предупредили: «С пустяками к Любушке не езжайте, а только с тем, что занозит сердце – с главным своим вопросом».

* * *

Была осень 1992 года... Приехали в Сусанино, и в тот же день выпал первый снег. Выпал он обильно, разом. И будто ватой заложило уши. Шли по дороге в странной тишине – даже вороньего грая не слышно в лесу. Что-то боязно... Как-то нас встретит Любушка?

Около сельского храма снег кругом вытоптан, а внутри – людей битком набито. И слышится из храма чей-то голос, как бы ругается кто-то. То ворчливо выговаривает, то чуть ли не плачет:

– ...А еще стоишь, руки в карманах! Эх... Бедная, бедная Евдокея. Кабы не Евдокея, стал бы я с тобой тут говорить... руки, понимаешь ли, в карманах! Евдокею жалко, упокой, Господи...

Посреди храма стоит гроб с телом старушки. Только что закончилась панихида. Вокруг гроба ходит пожилой священник в потертой ризе, со всклоченной бородой. Ходит, обиженно, торопливыми пальцами поправляет складки на саване, венчик на лбу покойной и выговаривает толпе прихожан – бабам, старухам, насупившимся мужикам. Тут же стоит заплаканный мальчишка.

– Вот Александра жалко, да! Куда теперь мальчонке деваться? Евдокея его и кормила, и за ним ходила, а сейчас кто о нем позаботится? Уж не вы ли? – голос священника достигает высокой ноты. – Эх, Господи...

Люди стоят понурившись. После необычной «проповеди» батюшка широкими шагами идет на улицу, провожает гроб до калитки. Толпа двигается следом, на лицах – виноватость. Как у детей, которых отчитал отец семейства.

Вот такая картина предстала в Сусанине. И сразу-то стало спокойнее на душе, будто не в чужое место, а домой приехали.

И робость, страх перед встречей с юродивой Любушкой разом исчезли. Чего боялись-то? Увидеть безумие, что-то страшное, выходящее за рамки общепринятого? Но разве этот священник, чинно отслуживший панихиду, не пошел против всяческих правил, когда прямо в храме, прямо над гробом покойной устроил «распеканцию» своей пастве?

...Все так же широкими шагами в развевающейся ризе вернулся священник. Получив благословение, стали расспрашивать его про здешнюю жизнь, про Любушку.

– К нам отовсюду едут, церковь у нас благодатная, – рассказывает о.Василий. – Это в больших городах в храмах не протолкнуться, а здесь свободно. В Сусанино-то больше старообрядцы живут, так что приход у нас маленький, и хорошо у нас молиться. Понравилось матушке у нас... Да что я рассказываю – у нее самой спросите. Она ведь здесь, в храме!

Блаженную мы нашли в церковной сторожке. В теплой домашней кофте, в мягких тапочках (а вовсе не в рубище и не в веригах!) она повернулась к нам навстречу – и глаз ее мы не увидели, так была она сгорблена, притянута к земле.

– Матушка, как вас величать-то?

– Любушка меня зовут, – прошамкала блаженная.

– Слушаю, – помолчав, тихо произнесла она и уставилась глазами в пол.

– ...Любушка, к вам отовсюду люди приходят, в день по несколько человек, не устали еще от людей?

– Да, приходят, приходят... Просят: «Любушка, дай яблочко, дай булочку»...

– ...А говорят, вы знаете все, что в монастырях происходит.

– И в Лавре, и в Новодевичьем, и во Владимире... Слава Богу...

– ...А скоро Соловецкая обитель возродится?

– Да уж не бойтесь...

– ...Любушка, а есть ли сейчас святые в России?

– Как же, есть. Сокрыты они... Молятся...

Блаженная жует губами, что-то еще говорит, слов не разобрать.

Просим Любушку молиться за нас. Она спрашивает наши имена и записывает в свой «помянник» – пальцем на ладони. Получив напутствие помолиться в Иоанно-Кронштадтском монастыре, что на набережной р.Карповки в С.-Петербурге, мы вышли из сторожки. Зашла в храм, к иконам, и тут озадаченно остановились: «Для чего блаженная об Иоанновском монастыре сказала? Позаботилась о нашем ночлеге? Или здесь какой-то иной смысл?»

Вышли на паперть. С неба падал снежок, припорашивая дорожку. По дорожке навстречу нам шла сгорбившаяся Любушка и плакала, растирая глаза кулачком. Не доходя до паперти, достала платок и начала им махать, вспугивая голубей. Те вспорхнули до самой маковки церковной, а Любушка продолжала трясти платком, и в нашу сторону махнула: мол, летите, голуби...

От Свято-Казанского храма до дома, где живет Любушка, рукой подать. Однако ж и эти двести метров Любушка ходить теперь самостоятельно не может: все-таки восемь десятков лет. По первому снежку дорога ведет к аккуратному деревянному домику. Открываешь калитку, подходишь к дому и... первая реакция: отпрянуть. Огромный пес на привязи у конуры вопросительно смотрит на пришельца. Хвостом не егозит, но и не скалится: посмотрел, отвернулся и устало отошел в сторону. Проходи, стало быть. Уже через несколько минут, когда в дом стали один за другим входить гости, понимаешь в чем причина флегматичной отрешенности пса: свыкся.

Хозяйка дома – Лукия Ивановна Миронова встречает спокойно и радушно – точно давно ждала. Родом с Вологодской губернии, почти всю жизнь прожила она в Питере, пережила блокаду, а вот на старости лет переехала за город чтобы, как врачи сказали, «продлить жизнь». В Вырице, куда она переехала попервоначалу, и случилось ей впервые повстречать Любушку.

– Помню как сейчас, – рассказывает Лукия, – было это 11 июля 1973 года, на Петра и Павла. Пошла я ко всенощной и слышу, прихожане шепчутся: «Любушка приехала!» Здесь она и раньше бывала, да пропадала куда-то. Но за всенощной побоялась я к ней подойти. Встретиться нам довелось на следующий день. Шла я из города – иду, а она на дороге стоит, молится. Уж не знаю, почему она меня выбрала, только так и было, – сама Любушка ко мне попросилась: пустишь к себе ночевать? «Пущу, – отвечаю, – да только дочь у меня живет с малыми детьми, может, помеха?» Любушка говорит: «Я детей не боюсь». Пришли домой. Дома ее встречает моя дочь, Галина. Любушка спрашивает ее: «Ты здесь живешь?» Дочь кивнула, а Любушка в ответ сказала: «И я буду здесь жить...» Так и живет с тех пор, вот уже 19 лет. 13 лет как сюда из Выриц переехали. По первости частенько спрашивала меня: «Ты от меня не откажешься?» «От тебя отказаться, – говорю ей, – все равно что отказаться от Бога...»

Галина, дочь Лунин, присев рядом, дополнила историю:

– Жили мы в Вырице на квартире, а соседка попалась нам – не приведи Господь. Плакала мама от нее, а Любушка говорит: не плачь, у тебя свой дом будет. «Какой дом! – удивлялась мама. – Денег-то нет, и взять неоткуда». И все-таки Любушка твердила: будет дом, и уточняла – в Сусанино. Случилось, однако, что сторговали мы в Вырице полдома, справили все документы, осталось дело за малым – чтоб хозяйка второй половины дома поставила свою подпись, – что не возражает против новых соседей. Откладывали на последний день, а тут она возьми, да и заболей. Поболела и умерла вскоре. Дело с покупкой и сорвалось. А Любушка все свое: будет у вас дом в Сусанине. И верно: вскоре подвернулась возможность недорого купить не полдома – а именно дом и не где-нибудь, а именно в Сусанине... Сюда-то переехала с нами и Любушка.

* * *

Родом Любушка из Смоленской губернии, из семьи церковного старосты. Мать умерла, когда ей было 4 года, в 26-27 годах лишилась она и отца, попавшего под раскулачивание, – увезли его, и не вернулся. А было в семье пятеро детей, Любушка из них – самая младшая. На воспитание всех взяла тетя.

Росла девочка со всеми вместе, да особняком, со сверстницами не ходила гулять, в лапту не играла. Когда исполнилось ей 18 лет, тетя, собираясь помирать, сыскала жениха Любушке. Явился он, а Любушка говорит тете: «Не для мира я родилась – неуж ты меня так хочешь избавиться?» И уехала в Ленинград, где в то время жил брат.

Приехала – и устроилась на «Красный треугольник», на вредное производство. Да недолго поработала – заболела, нашли у нее затемнение в легких. Взяли ее на бельевую фабрику. Но и здесь недолго проработала: не смогла обманывать, как ее подучивала начальница, – подкладывать вместо целых пододеяльников – половинки, вместо крепкого – худое. Ушла «по-хорошему», как ей посоветовали, устроилась в контору бухгалтерии. Но работа в конторе начиналась и кончалась позже, чем на производстве: стала она не успевать ходить на службу в церковь (что делала со времени приезда в Ленинград неукоснительно каждый день), стала нервничать, «разрываясь» между храмом и работой: жалела, что не туда устроилась на работу, и уйти не могла, потому что «летуньям» в те предвоенные годы можно было вполне остаться вовсе без работы и куска хлеба.

И пот как-то на работе от перенапряжения случилось с Любушкой: закружились шкафы, разбежались стены, сознание замутилось, упала... Вызванный терапевт, осмотрев ее, заявил: «Не моя больная». Явились психиатры артелью – скрутили не долго думая, паспорт отобрали – увезли в психлечебницу.

Ждать, когда отпустят, Любушка не стала – сбежала. Но паспорта нет – на работу не берут; есть хочется, а просить – стыдно, потому что молодая, здоровая... Что делать? И вот идет по улице, плачет. Вдруг подходит к ней старая женщина, спрашивает, в чем дело? Любушка рассказала свою беду, а та, встречная, привела ее к себе, накормила ее и сказала: нет ничего позорного в том, что просишь. Проси, и дастся.

С тех пор стала Любушка нищей странницей, приняла на себя юродство во Христе. Может, за это Господь и наградил ее даром пророчества. А может, не награда это вовсе, а крест...

Был с ней в Ленинграде такой случай: едет она как-то в трамвае (близ моста лейтенанта Шмидта), и вдруг – воздушная тревога. Трамвай остановился, и все побежали, куда указывали нарисованные на стене стрелки, – а указывали они путь к бомбоубежищу. Любушка тоже выскочила из трамвая, подошла к парапету набережной, стоит, никуда не идет. Подбегает патруль: что, гражданка, сигналу опасности не внемлете, проследуйте, пожалуйста, в бомбоубежище. А Любушка: нет, никуда не пойду. Вперед видела: снаряд попал прямиком в это бомбоубежище. Вот он крест: видеть все, знать, и не иметь ни возможности, ни сил что-то изменить, – в самом деле, что бы сказали ей люди, бежавшие в бомбоубежище на свою погибель, если бы она попыталась остановить их?..

* * *

Идут и идут к Любушке люди. Было время – шесть лет жила она у Лукии как бы в затворе. Но вот узнала о блаженной соседка, сказала подружке, та – дальше, и пошел слух о Любушке и ее чудесном даре по городам и весям. Приезжают к ней теперь отовсюду – священники из далекой Америки и экстрасенсы из ближайшего Петербурга, стар и млад, увечный и праздный со своими горестями и просьбами, любопытством и надеждой. Не вcex встречает Любушка одинаково. Колдуний, экстрасенсов всяких гонит с порога. Иной человек только войдет – она отвернется и молча уйдет за загородку, в свой «угол». Как-то раз пришли две женщины: не пожелала с ними разговаривать Любушка. Сидели они в зале, горевали. Разговорились с хозяйкой и в разговоре признались ей: у одной муж удавился, у другой сын самоубийством с жизнью рассчитался. В грехе этом женщины и себя винили. Делать нечего: пошла Лукия Ивановна за перегородку просить Любушку о снисхождении к гостям, уговаривала, Христа поминала, пришедшего спасти не праведников, но грешников. Умолила. Наказала Любушка женщинам во искупление до конца жизни творить тайную милостыню.

Как-то раз пришли другие две женщины. Любушка как увидела их, спрашивает: из «Большого дома» (так в Петербурге называют здание, где помещается управление КГБ) пришли? Чего вам? Удивились прозорливости Любушки, признались: оттуда. Ничего особенного нужно им не было, так, должность справляли, попили чайку и удалились; более не приходили.

О чем спрашивают Любушку люди? Да все более о своем, личном, наболевшем. Редко – об «общественном», потому как идут сюда люди (большей частью православные) за самым-самым; а уж если с вопросом «общим», то должен он быть таким же неизбывным, язвящим душу, как личная беда. На один такой вопрос Любушка ответила. Спрашивал ее один русский человек: «Будет ли царь на Руси?» «Будет», – ответила Любушка. Да не сказала, скоро ли.

Как-то приехал к Любушке монах-посланец из Оптиной пустыни. Послала его братия спросить блаженную, возродится ли обитель в Шамордино? Он и спросил: успеет ли обитель в Шамордино подняться до конца света? Обратно в монастырь вернулся инок радостным: есть еще время.

Были и у нас свои вопросы: загодя готовили. Да не задали в трепете душевном. И ситуация не та была, и вопросы в последний момент вдруг показались праздными. А может, испугались. На все воля Божия и пусть только Он ведает, что будет с нами завтра, да, быть может, Любушка, Спаси нас, Господи, и сохрани.

* * *

За загородкой, над кроватью Любушки в рамках – блаженная Ксения Петербуржская, прав. Иоанн Кронштадтский, лик Спасителя и портрет старца в схиме, почти что нашего современника. В красном углу – божница, – образов здесь столько, что, кажется, всем святым хватило места. На шкапу – самые разные подарки (расписные пасхальные яйца, макеты храмов и т. д.). Вот здесь ночами бдит в молитве блаженная, здесь стол, за которым ее кормит Лукия («мясного и сладкого она никогда не ела, просит соленого да кислого – так себя смиряет, да разве этим сыт будешь...»), здесь всегда стоя (Любушка вообще не садится), она разговаривает с посетителями (или как их назвать, паломниками?).

Вот и сегодня, едва Любушку привели из храма (Галина помогла, слаба уже здоровьем стала Любушка, но ходит сама, а было время – в чулках по снегу бегала, не болела, говорила, что «ноги горят»), едва она прошла к себе за загородку, надев на ноги две левых тапки, как потянулись следом гостьи: одна, вторая, еще двое. Всех Лукия встречает, ни о чем не расспрашивает, только просит подождать: у Любушки уже испрашивает совета женщина, из-за перегородки слышится ее взволнованный голос.

Лукия Ивановна, словно виноватая, говорит нам: «Вообще-то если кому неловко говорить при нас, мы выходим из дома... А вы наливайте, пейте чай, вон сахар, печенье!..» Хозяйка хлопочет по хозяйству, а мы, гости, сидим вчетвером за столом, вполголоса ведем малозначащую беседу о том, кто откуда приехал, да в первый ли раз; вдруг слова прерываются и женщина тревожно переспрашивает другую: помнишь ли, о чем надо спросить Любушку? Конечно, – вздрогнув, отвечает спутница и шепчет про себя молитву. Из-за перегородки слышен голос Любушки, но слов не разобрать, хлопочет по хозяйству Лукия Ивановна и, между прочим, рассказывает:

– Много людей ходит, так что начинаешь уже различать, что за человек пришел и о чем рассказывает хозяйке. Разные приходят, с разными целями. Иной раз не поймешь, что хотят. Иных я даже не пускаю. Соседку вот у нас грабители связали дома да все вещи вытащили из дома. Ну да у нас Бог не попустит, я надеюсь. Я уже перед тем, как открывать, теперь дверь крестным знамением осеняю...

* * *

Как дух дышит, где хочет, так праведник на земле появляется невесть откуда, живет незнамо где и уходит, имена же их Бог весть. Только ими-то и стоит земля, спасается от гнева Бога – и значит, есть в ней те 10 праведников, которых не сыскалось в Содоме и Гоморре.

Россия, неизмеримо ближе продвинувшаяся ныне к содомскому идеалу, всегда спасалась особым образом, общежительно: вокруг преподобного спасались иноки, возле святителя – власти, рядом с юродивой – странноприимница и весь ее дом. Жива традиция, значит, жива и надежда.

Прощаясь с приветливой хозяйкой, пожелал ей, как водится, здоровья. Да, здоровье покуда нужно, – согласилась Лукия Ивановна, – за Любушкой как иначе ходить? Надо мне ее обязательно выходить. Мне ведь она предсказала, что покуда она жива, и я жить буду. А умрет – и мне останется считанные недели по Земле ходить...

* * *

А еще было: уснула Любушка, – и точно умерла – не дышит, не шевелится. Лежала сутки. Очнулась, и сказала хозяйке, что видение ей было. Открылось, что живет теперь она в «продленном веке». По сей день не идет из ума этот «продленный век». Что же, выходит, наш, природой отмеренный век, уже кончился? А живем мы в веке дареном, «продленном»? Но кем продленном? И для чего? И за что, чьими молитвами?

red@mrezha.ru
www.mrezha.ru/vera