2012 – ГОД РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ

НИКОЛАЙ ПЕРВЫЙ: ЦАРСТВОВАНИЕ

Памятник

Этот памятник на Исаакиевской площади столь хорош, что пережил все бедствия минувшей эпохи. Император в мундире офицера гвардии восседает на лошади, о которой можно сказать, что она будто танцует, поднявшись на задние ноги и не имея другой опоры. Непонятно, что заставляет её парить в воздухе. Заметим, что всадника эта незыблемая неустойчивость совершенно не беспокоит – он хладнокровен и торжественен. Как писал Брюсов,

...Строгое спокойствие храня,

Упоённый силой и величьем,

Правит скоком сдержанным коня.

Это сделало смешным проект большевиков заменить венценосца «героем революции» Будённым. Вообще, памятник доставил им немало хлопот. С одной стороны, ненависть к Николаю Первому заставляла то и дело поднимать вопрос о свержении его конной статуи в центре Петрограда–Ленинграда. С другой – гениальное творение Петра Клодта нельзя было тронуть, не прослыв вандалами.

Я склонен весьма критично относиться к правлению государя Николая I, которое трудно назвать счастливым. Оно началось с мятежа декабристов и закончилось поражением России в Крымской войне. Целые библиотеки написаны о засилии бюрократии, шпицрутенах, казнокрадстве в период этого царствования. Многое из этого – правда. Полунемецкая-полурусская система, созданная Петром Великим, при Николае уже порядком износилась, но Николай был воспитан ею. В душе не признавая её, царь вынужден был всю жизнь бороться с самим собой и, казалось, потерпел поражение.

Так ли это?


Император Николай I Павлович. Портрет работы Э.Верне

Именно при его правлении родилась великая русская литература, что едва ли было делом случая. Не без влияния государя Александр Сергеевич Пушкин стал великим поэтом. Образованное общество России, прежде едва владевшее родным языком, обрело наконец ярко выраженный национальный характер и обратилось лицом к Богу. «Я Николая Первого ставлю выше Петра Первого, – говорил митрополит Киевский Платон (Городецкий). – Для него неизмеримо дороже были православная вера и священные заветы нашей истории, чем для Петра… Император Николай Павлович всем сердцем был предан всему чистокровному русскому и в особенности тому, что стоит во главе и основании русского народа и царства, – православной вере».

Он верил просто, жил просто, просто любил свою Отчизну. В Николае мы видим начало того сдержанного величия, которое будет свойственно трём последующим царствованиям. Канцлер Нессельроде однажды донёс царю на капитана 1-го ранга Невельского. Тот самовольно основал форпост на Дальнем Востоке, подняв над ним российский флаг. Место было спорным, что вызвало гнев Англии. Сановник предлагал извиниться перед англичанами, а капитана разжаловать в матросы. «Там, где однажды поднялся российский флаг, он уже опуститься не может», – ответил император... и произвёл Невельского в адмиралы.

При Николае Павловиче Россия вдруг выросла в державу, для борьбы с которой сплотились все прежние противники и союзники. Цепь ошибок, допущенных государем, лишила нас победы в этой схватке. На то была Божья воля, но не сокрушающая, а научающая. Ко всеобщему изумлению, Россия не съёжилась от страха, а стала ещё сильнее. Так же, как и на исходе 1941-го, после страшных поражений, она перешла ту черту, когда её можно было победить извне.

«Благодари Бога, что ты русский»

В 1826 году русский современник описывал наружность государя: «Высокого роста, сухощав, грудь имел широкую... взгляд быстрый, голос звонкий, подходящий к тенору, но говорил несколько скороговоркой... В движениях видна была какая-то неподдельная строгость».

«Неподдельная строгость»... Когда он командовал войсками, то никогда не кричал. В этом не было никакой необходимости – голос царя было слышно за версту; рослые гренадёры смотрелись рядом с ним просто детьми. Николай вёл аскетический образ жизни, но если говорить о роскоши двора, великолепных приёмах – они ошеломляли всех, особенно иностранцев. Это делалось для того, чтобы подчеркнуть статус России, о котором государь заботился непрестанно. Генерал Пётр Дараган вспоминал, как в присутствии Николая Павловича заговорил по-французски, грассируя. Николай, вдруг сделав преувеличенно серьёзную мину, начал повторять за ним каждое слово, чем довёл до приступа смеха свою жену. Дараган, пунцовый от стыда, выскочил в приёмную, где Николай догнал его и, поцеловав, объяснил: «Зачем ты картавишь? За француза никто тебя не примет; благодари Бога, что ты русский, а обезьянничать никуда не годится».

Русское царство выше любого другого – и государь признавал это не из эгоистической потребности возвыситься самому. Царь вообще о себе думал очень мало, вопреки мнению своего ненавистника – маркиза де Кюстина, полагавшего, что Николай лицемерен. Единственно, стеснялся ранней лысины. Чтобы скрыть этот недостаток, государь носил парик, с которым расстался однажды под общий хохот. Это случилось после рождения первой внучки, в 1842 году. Получив радостное известие, Николай Павлович перед строем кадетов сорвал злополучный парик с головы и, поддав его ногой, задорно крикнул:

– Теперь я дедушка, ну его!

Перескажем историю, которая показывает, как мало государь ценил себя лично. Один из старослужащих Седьмой пехотной дивизии, стоявшей в Польше, – Агафон Сулейкин – свои именины отмечал в «Царской корчме», где висел портрет императора Николая Павловича. Выпили, стали буянить. Виновник торжества, услышав, что не подобает безобразничать под портретом монарха, гаркнул: «Да что мне портрет! Я сам портрет!» – и плюнул в изображение императора.

Весть об этом каким-то образом дошла до царя. На полученном донесении Николай Павлович черкнул: «Объявить перед фронтом рядовому Агафону Сулейкину, что я сам на него плюю. А так как этот несчастный в пьяном виде не ведал, что творит, то дело прекратить, а в кабаках царских портретов не вешать». Для выполнения резолюции был выстроен полк, где служил солдат. После барабанной дроби зачитали государево послание Агафону Сулейкину. Все полагали, что следом его запорют до смерти, между тем ему велено было встать обратно в строй... В ближайшее воскресенье Сулейкин поставил внушительного размера свечу Николаю Чудотворцу и дал обет никогда более не употреблять спиртного. Это обещание он выполнил.

«За что же тогда прозвали царя Николаем Палкиным?!» – воскликнет читатель. Это оскорбительное прозвище было изобретением Льва Толстого. Довольно сказать, что Толстой зачислил в пособники палачей добрейшего доктора Гааза. Понятно, что у государя не было никакой возможности заслужить почтение классика.

Между тем время, в которое жил император Николай, было довольно грубым. Самого царя в детстве и отрочестве пороли нещадно, как и большинство офицеров, а уже они, получив такое воспитание, не церемонились с рядовыми. Поэтому глупо давать оценку нравам той эпохи с позиций нынешнего времени. Единственный критерий, достойный внимания, – смотреть, ухудшилось положение солдат или нет. Скажем, при императоре Павле офицеров стали наказывать чаще, чем солдат. При Александре Павловиче введён был запрет на телесные наказания для солдата, получившего награду. Николай I втрое уменьшил количество ударов шпицрутенами. Строжайше запрещено было производить экзекуции без врача, который имел право прекратить порку.

О том, как он относился к русскому солдату, свидетельствует такая история. Как известно, государь ходил по улицам Петербурга без охраны. Прогуливаясь как-то в одиночестве, он увидел похороны отставного солдата. За гробом шла лишь бедно одетая женщина, вероятно жена покойного. Царь присоединился к ней, и какое-то время они шли вместе. Однако, увидев государя, начали подходить другие люди – и вскоре сотни человек молча шагали рядом со своим императором, провожая рядового в последний путь.

Внимание к «маленькому человеку» было характерной чертой императора. Однажды зимой он заметил чиновника, который шёл в одном сюртуке. Узнав, что у бедняги была одна, притом плохонькая, шинель, находившаяся в починке, государь велел отправить ему новую. Впоследствии, удостоверившись, что этот человек безукоризненно честен, Николай распорядился увеличить ему жалованье. История ещё более фантастичная, чем у Гоголя.

Холера

В число замечательных деяний государя вошли два эпизода времён борьбы с холерой. В Москве разгар эпидемии пришёлся на 1830 год. Применялись подчас беспощадные меры для победы над болезнью, но ничто не помогало. Все, кто имел возможность, бежали из города. Царь же отправился в Москву поддержать измученных жителей, несмотря на то что врачи, в том числе Фёдор Петрович Гааз, были против.

«На площадях сбегались толпы, кричали "ура!", – писал Л. Копелев, – некоторые становились на колени, женщины плакали... "Ангел наш... Спаси тебя Боже!"». Среди других, это потрясло и Николая Васильевича Гоголя, заметившего, что готовность, рискуя жизнью, быть со своим народом – «черта, которую едва ли показал кто-нибудь из венценосцев».

В июле следующего года холера достигла чрезвычайной силы уже в Петербурге, где умирало до пяти сотен человек в день. Начали распространяться слухи, что во всём виноваты доктора, заражавшие хлеб и воду. Произошли беспорядки, несколько врачей были убиты. В один из дней громадная толпа собралась на Сенной площади. Узнав об этом, государь в сопровождении нескольких человек устремился туда. Войдя в середину толпы, он, благодаря своему росту видимый отовсюду, призвал людей к совести и закончил речь громовым рыком:

– На колени! Просите у Всемогущего прощения!

Тысячи горожан, как один, опустились на колени. Едва ли не четверть часа назад эти люди задыхались от ярости, но вдруг всё стихло, зазвучали слова молитвы. На обратном пути царь снял верхнюю одежду и сжёг её в поле, чтобы не заразить семью и свиту.

«Что вы всё басни рассказываете!» – воскликнет читатель, успевший начитаться о злоупотреблениях чиновничества в эпоху Николая Павловича. Увы, было и это.

Злоупотребления

По утрам царь долго молился, стоя на коленях, и никогда не пропускал воскресных богослужений. Спал он на узкой походной кровати, на которую был положен тонкий тюфяк, а накрывался старой офицерской шинелью. Уровень его личного потребления был немногим выше того, что имел гоголевский Акакий Акакиевич.

Сразу после коронации расходы на питание царской семьи были сокращены с 1500 рублей в день до 25-ти. Котлеты с картофельным пюре, щи, каша, как правило гречневая, – вот его традиционный рацион. Больше трёх блюд подавать не разрешалось. Однажды метрдотель не удержался, поставил перед царём нежнейшее блюдо из форели. «Что это такое – четвёртое блюдо? Кушайте его сами», – нахмурился государь. Ужинал он редко – ограничивался чаем.

Но казнокрадство при Николае I нисколько не уменьшилось; многим даже казалось, что возросло. Это тем более поразительно, что государь вёл с этим бедствием тридцатилетнюю жестокую войну. Нужно отметить энергию губернских прокуроров: суды над казнокрадами и взяточниками стали обычным явлением. Так, в 1853 году под судом находилось 2540 чиновников. Иначе и быть не могло. Борьба с грядущей революцией заставляла ужесточать правила внутренней жизни империи. Однако чем ретивее боролись с коррупцией, тем сильнее она распространялась.

Позднее известный монархист Иван Солоневич этот феномен пытался объяснить в отношении сталинской эпохи: «Чем больше было воровства, тем сильнее должен быть контрольный аппарат. Но чем крупнее контрольный аппарат, тем больше воровства: контролёры тоже любят селёдку».

Об этих «любителях селёдки» хорошо написал маркиз де Кюстин. Он был врагом России и мало в ней понял, но один диагноз поставил всё-таки верно: «Россией управляет класс чиновников... и управляет часто наперекор воле монарха... Из недр своих канцелярий эти невидимые деспоты, эти пигмеи-тираны безнаказанно угнетают страну. И, как это ни парадоксально, самодержец всероссийский часто замечает, что власть его имеет предел. Этот предел положен ему бюрократией – силой страшной, потому что злоупотребление ею именуется любовью к порядку».

*    *    *

Лишь воодушевление народа способно спасти Отечество в трудные моменты, но воодушевление трезвое и ответственное. В противном случае оно вырождается в волнения и мятежи, ставит страну на край гибели. Восстание декабристов отравило царствование Николая Павловича – человека, по натуре своей чуждого всякой жёсткости. Его считают каким-то маникальным приверженцем порядка. Но порядок был для царя средством, а не целью. При этом отсутствие у него управленческих талантов имело тяжёлые последствия. Фрейлина Анна Фёдоровна Тютчева свидетельствовала, что император «проводил за работой 18 часов в сутки, трудился до поздней ночи, вставал на заре... ничем не жертвовал ради удовольствия и всем – ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний подёнщик из его подданных. Он искренне верил, что в состоянии всё видеть своими глазами, всё регламентировать по своему разумению, всё преобразовывать своею волею».

В результате «он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью, и ни общественное мнение, ни частная инициатива не имели ни права на них указывать, ни возможности с ними бороться».

Чиновники замечательно научились имитировать деятельность, обманывали государя на каждом шагу. Как человек умный, он понимал, что происходит неладное, но изменить ничего не мог, лишь горько смеялся над тщетностью многих своих усилий.

Однажды в дороге экипаж императора перевернулся. Николай Павлович, сломав ключицу и левую руку, семнадцать вёрст прошёл пешком до Чембара, одного из городков Пензенской губернии. Едва оправившись, он отправился поглядеть на местных чиновников. Они оделись в новую форму и выстроились по старшинству чинов в шеренгу, при шпагах, а треугольные шляпы держали в вытянутых по швам руках. Николай не без удивления осмотрел их и сказал губернатору:

– Я их всех не только видел, а даже отлично знаю!

Тот изумился:

– Позвольте, ваше величество, но где же вы их могли видеть?

– В очень смешной комедии под названием «Ревизор».

Справедливости ради скажем, что в Соединённых Штатах той эпохи казнокрадство и взяточничество носило ничуть не меньший размах. Но если в России это зло удалось более или менее окоротить в конце XIX века, то в Америке оно процветало ещё несколько десятилетий. Разница была в том, что американские чиновники не имели такого влияния на жизнь страны.

Первый после Бога

По этой безотрадной картине можно вообразить, что в хозяйственной жизни страны царил при Николае Павловиче полный застой. Но нет – именно в его царствование произошла промышленная революция, число предприятий и рабочих удвоилось, а эффективность их труда возросла втрое. Крепостной труд в промышленности был запрещён. Объём машиностроительной продукции с 1830-го по 1860-е годы вырос в 33 раза. Проложена была первая тысяча вёрст железной дороги, впервые в истории России началось строительство шоссе с твёрдым покрытием.


Граф С. С. Уваров

Граф Сергей Уваров произвёл переворот в борьбе с безграмотностью. Число крестьянских школ увеличилось с 60-ти более чем в 40 раз, 111 тысяч детей стали учиться. Всем государственным крестьянам выделили собственные наделы земли и участки леса, учреждены были вспомогательные кассы и хлебные магазины, которые оказывали помощь денежными ссудами и зерном в случае неурожая. Безземельных батраков к середине 1850-х годов практически не осталось – все получили землю от государства.

Существенно улучшилось положение крепостных, которые числились за помещиками. Торговля крестьянами была прекращена, они получили свободу передвижения, право владеть землёй, вести предпринимательскую деятельность. «Третье отделение» получило жёсткий приказ следить за тем, чтобы помещики не нарушали права крестьян. В результате на сотни помещичьих имений был наложен арест.

Вот случай, вполне характеризирующий перемены. Однажды крепостной мальчик, сын псаря, играя c собакой помещика, повредил ей лапу. Барин сгоряча застрелил ребёнка. На выстрел прибежал его отец, сгрёб убийцу, и, связав ему руки, усадил в кресло. Перед собравшейся дворней он перечислил все злодеяния господина и задал вопрос: что делать с извергом? Затем привёл приговор мира в исполнение, после чего сдался властям... Узнав о случившемся, государь освободил несчастного, начертав собственной рукой: «Собаке – собачья смерть».

Где ещё было возможно подобное? Именно в царствование императора Николая родилась триада, которую можно назвать единственно возможной русской идеей: «Православие, Самодержавие, Народность». Рождена она была замечательным учёным, министром народного просвещения Сергеем Уваровым. Всякого рода «мелкие бесы» до сих пор смеются над его убеждениями, между тем Россия стала первой страной в мире, поставившей народность в число важнейших основ бытия. Для ложной элиты народ не более чем быдло, для буржуа – это покупатели, для политиков – электорат. Лишь для русских царей народ, независимо от чинов и состояния, стоял по значению следом за Господом Богом.


Открытие первой железной дороги

«Бог наказывает гордых»

После сорока лет здоровье начало всё больше изменять императору. У него болели и пухли ноги, а весной 1847 года начались сильные головокружения. При этом казалось, что болезни государя каким-то необъяснимым образом передаются всей стране. Две катастрофы омрачили последние годы царствования Николая Павловича. Первая из них – поражение в Крымской войне – не заставила себя долго ждать.

Что стало источником бедствий? Дело в том, что государь, вслед за своим старшим братом Александром Павловичем, воспринимал Россию как часть европейского сообщества государств, причём самую сильную в военном отношении и самую зрелую идейно. Идея заключалась в том, что лишь нерушимый союз монархий в состоянии противостоять революции в Европе. Император готов был в любой момент вмешаться в европейские дела. Разумеется, это вызывало всеобщее раздражение, и на Россию начинали смотреть как на лекарство более опасное, чем сама болезнь.

Нельзя сказать, что Николай Павлович преувеличивал опасность революционных настроений в Европе. Та была подобна котлу, где непрерывно усиливалось давление пара. Но вместо того чтобы учиться регулировать его, Россия энергично затыкала все дыры. Это не могло продолжаться бесконечно. 21 февраля 1848 года, на Масленицу, в Петербурге была получена депеша о том, что во Франции началась революция. Прочитав её, потрясённый государь появился на балу в Аничковом дворце. В разгар веселья он вошёл в зал быстрым шагом, с бумагами в руках, «произнося непонятные для слушателей восклицания о перевороте во Франции и о бегстве короля». Больше всего царь опасался, что примеру французов последуют в Германии.

Родилась идея отправить на Рейн 300-тысячную армию для искоренения революционной заразы. Не без труда царя удалось отговорить от этого. 14 марта последовал Манифест, где высказывалось опасение «разливающимися повсеместно с наглостью мятежом и безначалием» и «дерзостью, угрожающей в безумии своём России». Выражалась готовность защищать честь русского имени и неприкосновенность пределов России.

Это был важнейший документ той эпохи. Россия бросала вызов мировой революции, богоборчеству и нигилизму. Лучшие люди страны встретили Манифест восторженно, а в народе заговорили о предстоящей борьбе с антихристом. Вот как откликнулся на это событие Ф. И. Тютчев: «Уже с давних пор в Европе только две действительные силы, две истинные державы: Революция и Россия. Они теперь сошлись лицом к лицу, а завтра, может, схватятся. Между тою и другою не может быть ни договоров, ни сделок. Что для одной жизнь – для другой смерть. От исхода борьбы, завязавшейся между ними, величайшей борьбы, когда-либо виденной миром, зависит на многие века вся политическая и религиозная будущность человечества».

*    *    *

Тем большей трагедией, омрачившей позицию Российской империи, стали ложные шаги, последовавшие за Манифестом. Речь идёт о венгерских событиях. Венгры десятилетиями мечтали избавиться от владычества Австрии, много претерпев от неё. В 1848 году они восстали – за оружие взялось 190 тысяч человек. К весне 1849-го венгры научились бить австрийцев, распад империи Габсбургов стал неизбежен. Но в этот момент на помощь Австрии пришли русские войска.

Вторжение Русской армии стало для венгров не только военным ударом, но ещё и моральным. Ведь они мечтали, что именно русские их освободят, и у них были все основания надеяться на это. Венгры лучше других знали, как относится Австрия к своему великому восточному соседу. Их военачальник Дьёрдь Клапка воскликнул однажды в беседе с русским парламентёром: «Император Николай нас погубил, а зачем? Неужели вы верите в благодарность Австрии? Вы спасли её от совершенной гибели, они же вам заплатят за это; поверьте, мы их знаем и не в силах верить ни одному их слову...»

Это были горькие слова человека, прекрасно понимавшего, что он говорит.

Русская армия много раз спасала Австрию, но страна, именовавшая себя Священной Римской империей германской нации, имела колоссальные амбиции, подогреваемые папским Римом. Помощь православных оскорбляла её тем больше, что Австрия не могла без неё обойтись. И, разумеется, при первом удобном случае Австрия переметнулась на сторону наших врагов. Это произошло в 1854 году, после нападения Англии и Франции на Россию. Вместо помощи спасительнице, австрийцы начали угрожать ей войной. В результате многие русские части пришлось оставить для заслона на Дунае. Это были войска, которых так не хватало в Крыму...

Подавление Венгерского восстания стало одной из самых печальных страниц нашей истории. В Европе окончательно утвердилось мнение о России как о стране-полицейском. Российский генерал-фельдмаршал Остен-Сакен в отчаянии произнёс горькие слова: «Государь сильно возгордился. "То, что сделал я с Венгрией, ожидает всю Европу", – сказал он мне. Я уверен, что эта кампания его погубит... Увидите, что это даром не пройдёт. Бог наказывает гордых».

Но, кажется, дело было вовсе не в гордости. Митрополит Киевский Платон, скорбя о русском вмешательстве в венгерские события («ведь без этого не было бы Крымской войны»), добавлял, что лишь честность государя стала тому виной. Он не умел нарушать данных обещаний, пусть даже и такому адресату, как Австрия, чья неблагодарность была общеизвестна.

В любом случае мы победили в Венгрии самих себя.

Кончина императора

Несчастьем для императора Николая стало то, что он застал время крушения своих надежд. Это и стало причиной его смерти, которую трудно назвать естественной. Скорее, это была гибель. Он пал вместе со своими матросами и солдатами, Корниловым и Нахимовым, потому что сердце царя в последний год жизни было в Севастополе, а не в Петербурге.

Формальных поводов для войны имелось немало. Англия опасалась, что Россия может выйти на просторы Средиземноморья, Франция надеялась с помощью войны вернуться в ряд великих держав. В итоге английская, французская и турецкая армии высадились в Крыму в качестве «передовых отрядов цивилизации».

Среди причин, которые привели нас к поражению, была страшная коррупция: даже командиры полков порой не стеснялись обкрадывать солдат, – что говорить об остальных... Крайне неудачным было назначение командующим князя Меньшикова. Когда святитель Иннокентий Херсонский с образом Касперовской Божией Матери прибыл в расположение нашей армии, отступающей к Севастополю, он произнёс, обращаясь к Меньшикову: «Се Царица Небесная грядёт освободить и защитить Севастополь». «Вы напрасно беспокоили Царицу Небесную, мы и без Неё обойдёмся», – ответил незадачливый полководец.

Как мог он добиться победы, не имея ни малейшей духовной связи с войском? Между тем это был человек, облечённый доверием государя. Для полноты картины скажем, что свт. Иннокентий находился под особым подозрением. Чиновники называли его демократом за то, что он, подобно государю, защищал необходимость освобождения крестьян. Как-то спросили: «Говорят, Преосвященный, вы проповедуете коммунизм?» Владыка спокойно ответил на это: «Я никогда не проповедовал "берите", но всегда проповедовал "давайте"».

Английский флот появился близ Кронштадта. Император подолгу смотрел на него в трубу из окна своего дворца в Александрии. Изменения в его облике начали проявляться осенью 1854-го. Он лишился сна и похудел. Ночью ходил по залам, ожидая известий из Крыма. Новости были плохие: в иные дни гибло по несколько тысяч наших солдат... Узнав об очередном поражении, государь запирался в своём кабинете и плакал как ребёнок. Во время утренней молитвы иногда засыпал на коленях перед образами.

В какой-то момент император подхватил грипп. Болезнь была не слишком опасной, но он будто не желал выздоравливать. В тридцатиградусный мороз, несмотря на кашель, в лёгком плаще ходил на смотры полков. «По вечерам, – пишет один из биографов Николая Павловича, – многие видели его двухметровую фигуру, одиноко бродившую по Невскому проспекту. Всем окружающим стало ясно: царь, не в силах стерпеть позора, решил подобным образом извести себя... Результат не заставил себя ждать: где-то через месяц после начала болезни Николай уже полным ходом распоряжался своими похоронами, писал завещание, слушал отходную, до последней минуты держась за руку своего сына».

«Сашка, в дурном порядке сдаю тебе команду!» – сказал Николай Павлович сыну на смертном одре и, обращаясь ко всем сыновьям, произнёс: «Служите России. Мне хотелось принять на себя всё трудное, оставив царство мирное, устроенное, счастливое. Провидение судило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за вас...»

Умер он, по словам А. Ф. Тютчевой, в маленьком кабинете на первом этаже Зимнего дворца, «лёжа поперёк комнаты на очень простой железной кровати... Голова покоилась на зелёной кожаной подушке, а вместо одеяла на нём лежала солдатская шинель. Казалось, что смерть настигла его среди лишений военного лагеря, а не в роскоши дворца». Как писал прапорщик Измайловского полка Ефим Сухонин, печальное известие застигло гвардейцев в походе: «Панихида была торжественная. Офицеры и солдаты молились на коленях и громко плакали».

Эпилог

Всадник на Исаакиевской площади опирается на мощный постамент с четырьмя женскими фигурами, олицетворяющими Силу, Мудрость, Правосудие и Веру. Освобождение крестьян, потрясающая судебная реформа, все благие дела Александра Освободителя были воплощением замыслов его отца. Связанный по рукам и ногам прошлым и настоящим, отсутствием соратников, Николай Павлович делал, что должно, в надежде: что-нибудь будет.

Он был плотью от плоти страны, где, кроме дураков и скверных дорог, есть неисчислимое множество других несчастий. Поэтому неправильно оценивать его, сравнивая с каким-то мысленным идеалом. Идущий впереди, особенно если он воин, а не духовник, – почти всегда самый измученный человек из всех, своя и чужая кровь сохнет на его мундире. Вопрос, движет ли им любовь к Отечеству или честолюбие, ведёт ли он народ во имя Божие – или во имя своё? Однажды – это было в 1845-м – царь вдруг произнёс, обращаясь к знакомой: «Вот скоро двадцать лет, как я сижу на этом прекрасном местечке. Часто выдаются такие дни, что я, смотря на небо, говорю: зачем я не там? Я так устал...»

Нет, во имя своё Николай Павлович, кажется, не пошевелил и пальцем – его служение вот уже полтора столетия внушает нам уважение. Даже надпись на памятнике под государственным гербом так и не сбили: «Николаю I – Императору Всероссийскому». Очень простая надпись – как и всё, что с ним связано.

Владимир ГРИГОРЯН




назад

вперед



На глав. страницу | Оглавление выпуска | О свт.Стефане | О редакции | Архив | Форум | Гостевая книга