СТО ЛЕТ В СТРОЮ

Старейшему прихожанину Свято-Стефановского собора г. Сыктывкара Николаю Николаевичу Смирнову немногим более двух лет остаётся до векового юбилея. Несмотря на возраст, он бодр и телом и душой, регулярно посещает богослужения, помогает воспитывать праправнука, с которым живёт вместе в одной квартире.

– Дедушка у нас за хозяина, – говорит Светлана о своём прадеде, когда я пришёл к ним в гости, – он и в магазин сходит, и в аптеку, когда кто-то болеет, а я здесь за хозяюшку – кушать готовлю, прибираюсь.

Трудная и долгая судьба выпала на долю Николая Николаевича. Родился он ещё в царское время, пережил революцию, обе мировые войны, образование и распад Советского Союза, перестройку. Прошёл всю Великую Отечественную войну, потерял в тяжёлых боях многих своих друзей-однополчан, а сам остался жив. Даже не ранило его ни разу. И всё это по молитвам его верующих родителей, главным образом, как он считает, матери.

– Мама с Богом жила, – вспоминает Николай Николаевич, – без молитвы никакого дела не начинала, постоянно в храм ходила. Царя сильно почитала. Когда его арестовали, мы всей семьёй за него молились перед иконами.

– А большая у вас семья-то была? – спрашиваю хозяина.

Мы сидим с ним на уютной кухоньке на шестом этаже панельной девяти­этажки, чуть ли не вплотную примыкающей к Стефановскому собору. За ок­ном прекрасный вид на зелёную улицу Свободы с её современными многоэтажками, разлапистыми тополями, кур­чавыми берёзками и цветущей сиренью. На столе чай с пряниками и конфетами. Всё располагает к тихой неспешной беседе.

– Вначале у нас идёт старший брат Михаил, – начинает перечислять Николай Николаевич, – потом я, потом Алексей, он ещё в детстве умер, потом Аркадий, а за ним ещё две сестры появились – Нина и Шура. С родителями восемь человек было.

– А где вы родились?

– В деревне Таруниха Ветлужского уезда. Тогда мы Костромской губернии принадлежали, а в 1922 году присоединили к Нижегородчине.

– Так мы с вами земляки! – радуюсь я неожиданно открывшемуся обстоятельству. – Я из Тонкинского района, это рядом с Ветлугой.

– Да что вы! Из Тонкинского?! – удивляется Николай Николаевич. – Я Ветлугу-то хорошо помню. Всё детство там провёл.

– А деревня ваша большая?

– 70 домов. Только в 21-м году она почти вся сгорела. Мальчик моего тогда возраста, шести лет, глупый ещё, в конце деревни запалил соломенную крышу на сарае, а ветер как раз вдоль деревни шёл. День жаркий стоял, и в считанные минуты всё вокруг заполыхало. Даже в колодцах срубы на метр выгорели.

Я этот пожар на всю жизнь запомнил. У нас деревня в два ряда и где-то метров на 300 тянется. Некоторые старики со второго ряда выбежали с иконами из домов, начали обходить их с молитвой, и ветер повернул в нашу сторону. Наша сторона вся выгорела, а их дома уцелели.

Отец у нас незадолго до этого сад заложил, посадил 20 яблоней, они уже начали цвести, плодоносить, но все яблони вместе с домом и сараем сгорели.

– А что же вы с иконами не выбежали?

– Да как-то в суматохе не додумался. Я тогда ещё маленький был, глупый, хоть с братом постоянно в церковь бегал, с самого малолетства при храме. А родители наши, конечно, просили Господа спасти дом...

И вот потом все погорельцы несколько лет жили в палатках и землянках, пока строили свои дома. Отец у нас был плотником хорошим, брат Михаил ему помогал, родители ещё наняли людей из другой деревни сруб и крышу поднимать. А потом мы сами всё заканчивали, я к тому времени уже подрос, тоже стал отцу помогать.

– Церковь тоже сгорела?

– Храм был в селе Белышево, это в трёх километрах от нашей деревни. Там даже две церкви стояли: одна деревянная, ей уже 300 лет тогда было, а вторая каменная, белёная. Колокол на ней 400 пудов весил. Его привезли из Ветлуги на специальной ледяной телеге. Мы, и когда в школе учились, всё в церковь бегали. Мама нам говорила всегда, чтобы мы боялись Бога, ничего не воровали, никому зла не делали, постоянно каялись в своих грехах. Сама рассказывала, что после исповеди из церкви домой словно на крыльях летит, так ей легко, когда грехи спадают. Так мы с братом придём на службу и каемся батюшке. Он спросит: «Колоски воровал?» Я говорю, как нас мама учила: «Грешен, батюшка». «Папу, маму слушаешься?» – «Грешен, батюшка».

Во все праздники прибегали молиться. Потом советская власть начала клубы строить рядом с храмами. Ленин всё говорил, что религия опиум для народа, и начали Церковь прижимать. Бывало, в храме идёт молебен, а рядом в клубе какая-нибудь постановка, где попов высмеивают. Так переманивали молодёжь. А мы и в церковь ходили, и в клуб придём, посмотрим на эти концерты...

Сразу после революции мама переживала: «Ой, зачем они это делают! Вот Ленин вроде бы за рабочих и за крестьян, а сам Богу не молится». А когда он умер в 24-м году, я помню, все учителя плакали, причитали: «Как мы без Ленина жить-то будем». Нас заставляли на уроках «Интернационал» петь: «Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов». А у меня язык не поворачивался петь такое.

– ...Когда колхозы начались, – дальше рассказывает Николай Николаевич, – в 29-м году мы переехали в Шахунью. После окончания школы я устроился работать на железную дорогу, вначале смазчиком – автолом через маслёнку буксы колёсные смазывал, а потом и вагонным мастером. Закончил специальные курсы «автоматчиков» – учился на управление автоматическими тормозами Матросова. До этого все поезда тормозили вручную. Стоишь на вагонной площадке и на каждой остановке ручной тормоз тянешь. А на автомате Матросова только кнопку нажми, и всё.

В 37-м году меня взяли в армию. Служил на Дальнем Востоке два года. После армии приехал, мы с другом разгуливаем по городу, тут мой начальник отдела кадров увидела нас: «А вы чего гуляете?» – «Мы на дембеле, только что службу закончили, отдыхаем». – «Давайте срочно устраивайтесь на работу, я вас на особый учёт поставлю». Мы так и сделали. Тут началась Финская война, потом Отечественная. Мастеров тогда не хватало, а поездов шло много. С запада все ехали в эвакуацию, некоторые просто убегали на Урал, боялись Гитлера, особенно коммунистов много ехало. А с востока шли военные составы: вооружённые солдаты, военная техника, и нам все эти поезда нужно было сопровождать, да ещё с охраной. Вагонный мастер товарных поездов тогда приравнивался к лейтенанту. У нас и знаки отличия такие же были, как у военных: две звёздочки на петлицах.

Вообще же работать вагонным мастером было опасно, особенно во время войны. Чего с паровозом ни случись, сразу же мас­теру приписывали вредительство и сажали в тюрьму. Помню случай на нашем участке. На одном из поездов тормоз Матросова самопроизвольно затормозился, колесо пошло юзом, протащило по рельсам, сделало выбоины в рельсе по три миллиметра. А в мороз рельсу, когда на нём такая выбоина, перебивает сразу. И вот девять рельсов побило этим поездом. Вагонного мастера посадили на пять лет. Я тоже боялся, что и меня ни за что могут посадить, и когда меня взяли на фронт, вздохнул с облегчением. Думал, что больше на железную дорогу никогда не пойду работать.

– Призвали меня уже в 42-м году и направили в специальные войска МВД по охране железнодорожных объектов. Около года в Архангельской области мы охраняли мост на реке Ягорба, потом через Каспийское море нас переправили на барже в Баку и дальше во Владикавказ, к которому немец уже начал подступать. Мы готовились держать оборону. Перед самим городом на Тереке был огромный, с двухэтажный дом, камень. Артиллеристы внутри камня выдолбили амбразуру, туда поставили пушки противотанковые – ожидали массированную танковую атаку. Немцы рвались к нефти. И вот здесь наша армия разгромила врага, и мы погнали их с гор. За отступающим немцем из Владикавказа до Пятигорска шагали пешком по железной дороге. Она была взорвана буквально через каждые пять-десять метров. Немцы боялись, что за ними бронепоезд пустят. В Геленджике нас посадили на торпедные катера и забросили на Малую землю – небольшой участок берега, усаженный виноградниками.

– А вы в каких войсках тогда воевали?

– Служил телефонистом, налаживал связь при наступлении между ротой и батальонами. У нас четыре роты в батальоне было. И командные пункты постоянно менялись, приходилось заново линию тянуть.

– Не страшно было? Ведь на войне связисты гибли в первую очередь.

– Да, всё время под обстрелом приходилось ползать. Я всю войну молился Господу и Пресвятой Богородице, чтобы спасли меня. Когда мама меня провожала, то перекрестила на дорожку и наказывала: «Коля, ты только Бога не забывай!» А нательного крестика я не снимал со дня крещения в детстве.

– Николай Николаевич, расскажите о тех боях. Из-за книги Брежнева «Малая земля», по которой в школе заставляли сочинения писать, в народе сложилось мнение, что Генеральный секретарь ЦК КПСС слишком многое преувеличил, о Малой земле даже анекдоты ходили.

– Там было настоящее пекло. А сам Леонид Ильич во время этих боёв сидел в землянке в несколько накатов в Геленджике. Нам, простым солдатам, никто стратегическх задач не объяснял, но было понятно, что десант на Малую землю позволит освободить Новороссийск. А вместе с тем даст потом возможность запереть немцев на Кавказе, захватив их в мешок. Поэтому противник воевал там отчаянно.

Уже потом я прочитал, что высадку на Малую землю готовили с умом, без шапкозакидательства. Майо­ру Цезарю Кунникову дали возможность хорошенько подготовиться. Он – сам из морских пехотинцев – отобрал человек двести самых опытных, кто Севастополь и Одессу защищал, участвовал в керченском десанте. И 25 дней и ночей их тренировал. Поэтому первая высадка получилась без больших потерь, плацдарм быстро захватили. Немцы были в панике. Но когда неразбериха у них улеглась, то началось самое трудное – надо было удержать плацдарм. И длилось это 225 дней.

Помню, как только нас ночью высадили с катеров, немцы такой ураганный огонь открыли, что, казалось, земля встала дыбом. Настоящее пекло. Хорошо, у нас командир отделения был опытный, он ещё в Финскую воевал. Он сразу дал команду окопаться, поэтому мы и спаслись. А рядом отделение артиллеристов, пехота из штрафников – они все полегли. Это я под утро обнаружил, когда побежал телефонный кабель прокладывать, его ведь у меня весь в куски взрывами изрубило. Смотрю: артиллеристы все по кустам лежат мёртвые. Конечно, потом и нам тоже досталось. Из 13 человек моего отделения на Малой земле пятерых убило, шестерых ранило. Только мы двое с сержантом невредимыми оказались.

Вся местность немецкими снайперами простреливалась, и по траншеям приходилось ходить согнувшись. Помню, один парень, белорус, лишь потянулся, чтоб спину распрямить, так его сразу убили.

И когда кабель прокладываешь, тоже беречься надо. Только пуля чиркнет около уха – сразу падаешь камнем на землю и быстро отползаешь в сторону, чтобы уйти из-под снайперского прицела. Он тогда теряет тебя из виду, и можно дальше на полусогнутых бежать.

Один раз бегу с телефоном. А телефоны у нас в ящичках таких были, крышкой закрывались. И рядом со мной мина как грохнет! Не помню, как через миг я в соседней воронке оказался. Воронка в мой рост. Как будто меня кто-то в неё по воздуху перенёс. Я сразу же за телефон схватился. Смотрю: ящик на шее висит, а телефонного аппарата нет. Перепугался: «Как же я без телефона на командный пункт приду?!» Обвинят в потере, ещё и арестуют. А в военное время это по-всякому могло обернуться. Стал смотреть по сторонам, вижу: телефон прямо на самом кромке воронки лежит. Проверил – исправный. Ну, думаю, слава Богу!

– Сколько раз такое было... – вспоминает Николай Николаевич схожие случаи. – Мина летит прямо на меня, я в сторону метнусь, а на моём месте взрыв. Или сидишь в траншее, а тут мощный артобстрел. Снаряды рядом рвутся: то с одной стороны грохнет, то с другой. А нас только ветер от взрывов обдувает. Господь меня хранил.

– С месяц мы держали оборону на Малой земле, а потом нас и направили освобождать Новороссийск. Ночью подходим к Новороссийску, слышу: над нашими головами будто рой пчёл пролетел. И за спиной вся земля загорелась от взрывов. Нам сказали, что это семиствольный немецкий миномёт «Ванюша». У них «Ванюша», а у нас – «Катюша». А если б в нас попали, то никого в живых не осталось.

После боёв за Новороссийск я медаль «За отвагу» получил. Ещё благодарность от Сталина за взятие горы Мысхако (Колдун) на Малой земле. Дальше был Ленинград...

– Николай Николаевич, вы столько прослужили, а так и остались солдатом…

– Да, так и остался ефрейтором. Меня ­хотели командиром отделения сделать, в сержанты произвести, но я не соглашался: командовать-то людьми у меня не получится.

Демобилизовался я только осенью 46-го года. Вернулся в Шахунью и там узнал, что супруга с сыном ещё в войну переехали на Урал. Мы поженились перед самой войной, в 40-м году. Она была из соседнего дома, из простой семьи плотника, тоже верующая. Мы с Лидией Николаевной всю жизнь прожили душа в душу, 67 лет. А бежать ей, скрываясь от тюрьмы, пришлось потому, что леспромхоз, где она работала бухгалтером, кто-то обокрал – совсем немного продуктов украли, но и за это её могли посадить.

На Урале она также устроилась в колхоз счетоводом. Тогда в колхозах денег не платили, и чтобы им с сыном как-то прожить, приходилось бегать по деревням, приторговывать хозяйственным мылом. Этим они и кормились. Я нашёл их, забрал домой. Но в Шахунье мы работу не смогли найти, и нам пришлось по приглашению моего друга по службе уехать на Кубань в колхоз «Комсомолец». «У нас, – говорил друг, – колхоз такой богатый, что даже машины чистым спиртом заправляют». Мы и поверили, что там хорошо все живут. Если б это было на самом деле так…

…Мы сидим с Николаем Николаевичем на кухне. Простой русский человек, никогда не рвавшийся ни за званиями, ни за наградами, добросовестно исполнявший свой воинский и гражданский долг. Ясный ум, светлая память. «За что же ему Господь послал такое светлое и счастливое долголетие?» – думаю я, и сам собой напрашивается ответ: «Да вот за эту порядочность, за почитание Бога и своих родителей, которые давно уже умерли».

Николай Николаевич потерял многих своих родных. Во время войны на Дальнем Востоке погиб его брат Аркадий. Единственный сын Виктор умер от рака в 32 года ещё в 74-м году. Сам Николай Николаевич, хоть ранения на войне и не получил, всё же подорвал там здоровье и от болезней более не мог иметь детей. После смерти единственного сына вместе с супругой они с четырёх лет стали воспитывать внука Володю. В 2006 году скончалась Лидия Николаевна. Николай Николаевич со взрослым внуком Владимиром и правнучкой Светланой плакали навзрыд. От горя он слёг в предынфарктном состоянии, думал, что сам скоро помрёт. Но молитвы прихожан и батюшек Стефановского собора возвратили его к жизни. А год назад судьба подарила ему возможность поухаживать за своим очаровательным праправнуком Святославом...

На кухню с улицы долетает автомобильный шум и пение птиц. Николай Николаевич вспоминает свои послевоенные трудовые мытарства по разным уголкам Советского Союза. Где ему только не пришлось поработать: на Кубани трактористом, на Кавказе путевым обходчиком, в Архангельске – экскаваторщиком. Трудился на строительстве железной дороги Вельск – Архангельск, на строительстве плотины в Ульяновске, строил второе кольцо автодороги вокруг Москвы…

– Ещё работая в Москве, – вспоминает Николай Николаевич, – мы с женой стали задумываться о собственном доме: постоянно живя то в вагончиках, то в палатках, захотелось уже заиметь свой угол. И вот когда в очередной раз нас перебросили – на сей раз в Сыктывкар, – мы решили купить небольшой домик. Железную дорогу закончили строить, и вроде бы надо снова переезжать, но тут я уже отказался: «У меня здесь свой дом!» И хоть начальник уговаривал, я всё же остался.

Здесь мы с сыном-экскаваторщиком поступили работать в строительную организацию, возводили мост через Сысолу. Эх и высоченный мост получился – насыпи к нему по 13 метров в высоту. Когда мост был готов, то первое испытание поручили мне – проехать по мосту на экскаваторе, он же у меня 22 тонны весил. Мост сдали, и нам с сыном премию выписали по 200 рублей. Тогда это были большие деньги... Вот так работал, 30 лет был экскаваторщиком, а в 60 лет вышел на пенсию.

Когда наш дом пошёл под снос, дали вот эту квартиру. Я долго не хотел сюда переходить, потому что как раз в это время внук Володя был в армии. А в армию мы его провожали из нашего дома, в котором он вырос, и я хотел, чтобы он вернулся в дом своего детства, где всё его ждёт. Это важно, чтобы дом ждал, и тогда ничего не случится...

А нынче уже внук Владимир заботится о деде – со своей семьёй он живёт в соседней квартире и постоянно навещает его вместе с дочкой и уже своим внуком.

Старый фронтовик каждый день молится за родных и близких и, как он мне сказал, «даже за своих врагов, потому что за врагов тоже надо молиться». Чудом считает, что рядом с его домом, бок о бок, вырос самый большой в республике храм с позолоченными куполами – Стефановский собор.

По-прежнему в каждую годовщину Победы Николай Николаевич надевает свой парадный костюм с орденами и медалями и шагает вместе с поредевшей колонной ветеранов от Стефановской площади до Вечного огня – мемориала павшим воинам Великой Отечественной. И дай Бог, чтобы этот праздник он встретил ещё много-много раз, как можно дольше находясь в строю.