ДВЕ ПАНИХИДЫ

Отчего судьба именно так распорядилась охраной Зимнего дворца и заключен ли в этом подборе какой-нибудь смысл - я не знаю. Едва ли хоть один социальный тип в России не делегировал к нам в охрану своего представителя. От непризнанного гения до ветхой старушки, все оказались на страже этого Дома, хозяева которого были изгнаны из него и убиты. Свято место пусто не бывает. Из Дома царя Зимний превратился в Эрмитаж - то есть в буквальном переводе - “Храм Гермеса”, бога смерти, а также покровителя торговли и искусств. Мой друг, художник, сейчас хороший христианин, в то время был искренним язычником и раз или два с духом, именовавшим себя Гермесом, имел беседы.(Впоследствии его уволили за безумную выходку - жертвоприношение Вакху. Уборщицы, обнаружив на статуе Вакха вино,пожаловались директору музея).

Присутствие духов в Эрмитаже ощущалось всеми. Доходило до комического. Как-то раз знакомая нам женщина-милиционер бегала за таинственными голосами с пистолетом. В другой раз девушка-охранница всю ночь слышала средневековую западноевропейскую музыку. Спустя год она на том же самом месте услышала ее снова, но на этот раз из магнитофона, который взял с собой на пост ее новый товарищ по команде. Таким случаям нет числа.

Самым распространенным видом странностей было неврастеническое поведение суперсовременной финской сигнализации. По десятку и более раз за ночь нам приходилось бегать по ложной тревоге. Сигнализация упорно свидетельствовала о том, что по залам к т о - т о ходит. А однажды система ошиблась, решив, что в Зимнем пожар, и залила водой Дворец Петра - флигель главного здания. Одежда на восковой фигуре Петра промокла тогда насквозь, и я, помогая переносить “императора” в безопасное место, не удержался от соблазна и вытащил из ножен стальной петровский палаш. “Им было завоевано для страны столько морей, и вот приходится спасать его от дурацкого потопа” - пришла мне на ум патетическая мысль. Когда надо было, сигнализация могла и не сработать. Один голландский иеговист прошел ночью добрый десяток мест, где система должна была бы дать о себе знать, и ничего, смолчала. Ключей при голландце, кстати, не нашли, да и не могло их у него быть. Милиционерам он заявил, что все произошло чудесным образом. Зачем его понесло в Эрмитаж, после закрытия музея, тоже осталось тайной.

Сам я столкнулся с чертовщиной лишь однажды, на посту, возле крыльца, поддерживаемого знаменитыми эрмитажными атлантами. Путь к посту лежал через Греческий зал, заставленный множеством статуй античных богов и героев. Среди них была одна - сатир с отвратительным лицом - на которой мой взгляд задержался дольше, чем на других. Прийдя на пост, я прилег на кушетку, и тут что-то зароилось в воздухе, что-то начало со мной происходить. Всех подробностей не помню. Помню лишь, что то один, то несколько голосов все говорили мне что-то и какие-то черные “пластилиновые” тела закопошились во сне как наяву. Я начал молиться, сначала это давалось мне тяжело, но спустя какое-то время, счет которому я потерял, наваждение исчезло.

Но вернемся к нашей команде, о которой я вкратце уже сказал. Идейный лидер ее кап-лей Бекетов был потомственным военным. Судя по фамилии (слово “бекет” у казаков означало “охранник”) преемственность эта длилась не один век.Было ему 30 лет. Служил он, до того как попал в Питер, на атомной подводной лодке, и однажды, стоя на вахте в большой шторм, был смят волной. Отделался переломанными костями и увольнением из военного флота по инвалидности. На берегу он толком освоиться так и не смог. Его страстная натура и убеждение, свойственное для многих моряков, что дисциплина и суша понятия несовместимые, помогли ему вылететь с юридического факультета, где он проучился года полтора или два, покинуть ряды регулярных патриотов, взбешенных его способностями задавать вопросы и опаздывать на партсобрания.

Спасали его только вера и жизнерадостность. В госпитале, после случившейся с ним беды, Бекетов пришел к убеждению, что жизнь ему спас Бог, и это совершенно изменило его мировоззрение. В университетском общежитии, где мы с ним жили, он обратил в православие или заставил воцерковиться человек десять, как минимум. Он завалил нас бесчисленными православно-монархическими брошюрами, книгами, листовками, которые поступали в Питер из русской эмиграции и тиражировались на ксероксе. При всем этом в нем было страшно много комического, а если точнее, детского. Это вот блаженное состояние духа я чаще всего встречал почему-то у военных и священников. Серьезность их профессий содержит в себе, по-видимому, опасность впасть в ханжество и одеревенеть. Чтобы живой русской душе от этого защититься, она полусознательно делает себя предметом для добродушных шуток. И сами такие люди много шутят и озорничают. Стоит здесь вспомнить хотя бы Амвросия Оптинского, близко принявшего к сердцу евангельский завет: “Будьте как дети”.

По счастливому стечению обстоятельств попав в эрмитажную охрану, Бекетов там быстро освоился и начал стягивать на эту работу православно-патриотические силы. В течение года там оказалось с полдюжины наших с ним общих друзей, и еще столько же ранее мне неизвестных его товарищей. Народ это все был замечательный - веселый, добрый, образованный и в тоже время простой. Характерно, что когда моего друга художника выгоняли с работы за вакханизм, наши православные пытались его всячески защитить.

Блестяще справившись с функциями “отдела кадров”, Бекетов из-за неожиданно прорезавшейся у него пунктуальности как работник ценился невысоко. Он, например, согласно инструкции, завел обычай проверять у подозрительных контролеру ВВОХР людей портфели. Но в инструкции ничего не было сказано о том, что подозрительными должны казаться Бекетову директор музея, его заместители и тому подобные граждане.

Скандал следовал за скандалом, и в конце концов Бекетов был сослан навеки на безлюднейший первый пост - охрану тех самых ворот, через которые в октябре семнадцатого года в Зимний ворвались большевики. Если бы там в то время сидел Бекетов, то бескровного штурма бы не получилось. Впрочем, “временное правительство” вряд ли бы приняло Бекетова в охрану - из-за глубочайшей неприязни к буржуазной демократии. Как тигр из клетки следил он за митингами в поддержку реформ на Дворцовой площади и боролся с желанием включить сирену.

Вечером, когда я приехал в общежитие, мой товарищ с мрачным лицом сказал мне: “Ты знаешь, а ведь отец Игорь не стал проводить молебна и крестный ход не благословил”. Бекетов тоже был невесел. Молчал. Я начал сердиться на отца Игоря и сказал об этом. Меня не поддержали. Спустя ровно год, ближе узнав отца Игоря, я понял окончательно, что они были правы. Дело было вовсе не в священнике. Ужасно было то, что “мы”, такие патриотичные и православные, шли БЕЗ БЛАГОСЛОВЕНИЯ.

Государя не было с нами. Был ли он среди тех, кого мы зачислили в непонимающие, в “непосвященные”? Мне иногда представляется один и тот же образ памятника царю: он в офицерской шинели без знаков различия, с непокрытой головой стоит полуобняв сына, одетого в свою, известную по множеству фотографий, матросскую форму. Лица у них не напряженные, не “мученические”, а очень спокойные, благородные, то есть простые. Просто отец и сын.

В дневниках государя нет ни слова патетики, если вы их возьметесь читать. Впрочем, и читать то их можно только для того, чтобы в этом убедиться. Почти никакой информации о его личности они не несут и больше похожи на вахтенный журнал, чем на дневники. Приближенные царя - его предатели позже писали а мемуарах, что Николай П-й был серой, невыразительной личностью. Может быть так и было, не знаю, но что это меняет? Царь принадлежал уже нашему, “железному”, веку. В ХХ веке человечество эстетически вылиняло, стало посредственнее. Сейчас оно раскрашивает себя в самые яркие, кричащие цвета , но уже поздно, нам никогда не вернуть той красоты форм, что имели мы тысячелетия раньше. Наш царь был прост и просто выражал собой наступившую “нехудожественную” эпоху. И по сути дела что изменилось? Русь, о которой говорят, что мы ее потеряли, никуда не исчезла. Иконы нового, весьма слабого письма продолжают, то одна то другая, становиться вдруг чудотворными. Это, говорят, случается даже с теми иконками, что отпечатаны типографским способом, на простой бумаге.

В истории было немало святых царей, но едва ли хоть у одного из них святость была бы так неприметна и обыденна, как у Николая II-го. Она приоткрылась немногим. Иоанну Кронштадтскому во сне, нескольким девочкам и девушкам в восемнадцатом году, матросу - большевику, который пережив видение Николая, выпивающего чашу страданий за Россию, бросил все и метался остаток жизни, не зная как искупить свой грех. Только он - наш государь, сокрытый от всех еще при жизни, мог стать царем сокровенной нынче России...

Удивительно, в нашей стране, где монархию поддерживает один процент населения, народ семьдесят семь лет живет при диктаторах. Если смотреть на это глазами прагматиков, то можно сказать о нас - народ рабов. А если смотреть, чтобы видеть, то станет понятно: уж коли никакими силами, никакими соблазнами не смогли нас заставить вынести трон в музейные запасники - это значит, что мы втайне твердо верим в возвращение того, кто достоин его занять. Именно твердо верим, потому, что цену платим за это самую высокую! Пусть еще десяток мерзавцев пересидит на этом месте, мы не дадим уничтожить его, и сами, скорее всего, не поймем почему.

Не передать как тоскливо, тяжело у меня было на душе, до слез. Казалось, что мы предали государя, что быть может нигде в России сегодня он не будет помянут достойно, и зачем мы тогда охраняем это Дом? Тоска перерастала в какое-то бешенство на себя - ничтожество, неспособное пальцем пошевелить ради того, кто вытерпел в этот день такую муку за нас. Мысль, что еще можно что-то сделать становилась все более навязчивой, но я понимал, что и сотой части от необходимого сделать не в состоянии. Пошел на пост к товарищу и спросил, без особой надежды, чтобы хоть как-то успокоить совесть, есть ли у него знакомый священник? Товарищ начал говорить то же что и у меня было в мыслях, но я на него рассердился и подумал про себя:”Болтун”. Тут “болтун” сообщил очень важную вещь - он сказал, что отслужить панихиду в Зимнем имеет право только один священник - отец Игорь - “де юре” настоятель недействующей эрмитажной церкви. Телефона отца Игоря у него не оказалось, где искать неизвестно. Ниточка, едва появившись, готова была оборваться. Поднявшись наверх на командный пункт я позвонил однокурснику, знавшему больше чем я о епархиальной жизни.

-Есть у тебя телефон отца Игоря? -Есть! -Дай мне его пожалуйста. -Я ухожу сейчас, а телефон нужно искать.

Бекетов внимательно следил за этим разговором. Мои организаторские способности он, справедливо, ни в грош не ставил, но те чувства, что я переживал, переживал и он. Причем, еще более болезненно, с его-то натурой. Набрав номер отца Игоря, я спросил, на месте ли он? “На месте, - ответили мне, - сейчас позовем”. Я протянул трубку Бекетову, убеждать священника я был не в состоянии из робости. Деятельная часть моей миссии окончилась. Дело было передано в надежные руки... Бекетов положил трубку и сказал: “Через час выезжает”. Через несколько минут об этом знала вся команда. Юрий Иванович и Бекетов отправились к Пиотровскому. Убедить его было нелегко, но они н е п р о с и т ь шли. И Пиотровский в конце концов понял к о г о они представляют в этом Доме. Не было икон. Один из нас вызвался съездить домой и привезти их. То, что он привез, превзошло все ожидания - оказалось, что у него были хорошие иконы государя и его семьи. Все принялись за работу - и христиане и некрещеные, по лицам было видно, что многие молятся про себя не переставая. Требовалось подготовить все необходимое во дворе к приезду батюшки , подменить на постах православных. Сломать график дежурств было непросто, помимо прочего это потребовало от “нехристианской” части команды сломать свои планы на двухчасовую пересменку, отказаться от обеда в столовой или от каких-то дел. Вовлечена в происходящее была вся команда, за очень редким исключением. Дело передавалось из рук в руки с поразительной быстротой, без запиночки. Почти физически я почувствовал, помощь Спасителя, Богородицы, Николая Мирликийского, новомучеников, всех тех, кому мы горячо молились. И радостно было, что делают они это ради нашего государя, значит - святой, значит наше дело имеет тот смысл, который мы в нем предполагали. Мы еще не знали, какой подарок нас ждет впереди. Но об этом позже.

В разгар беготни мы встретились с Бекетовым на лестничной клетке и несколько мгновений молча смотрели друг на друга. Мы с ним, я забыл упомянуть, были в это время в полуссоре. Я слишком часто смеялся над его прямотой в разговорах о политике. Он очень сердился. И я напряженно ждал от него ироничного выпада, к которому был именно сейчас совершенно не готов. Неожиданно все изменилось. Мы крепко обнялись и без единого слова разошлись.

Это было, кажется, воскресение. К моему удивлению, в гости ко мне в Зимний пришла жена с отцом и братом, потом друг, впервые когда-то поколебавший мои атеистические твердолобые принципы, с ним его дочки - мои крестницы. Собирались те, кто был мне дорог. Наконец в раскрытых воротах перед первым постом появился отец Игорь в окружении девушек и юношей. Ветер развевал длинные одежды. У всей этой компании были такие лица, что видно было, как они любят друг друга, как заботливо их отец Игорь подобрал один к одному. Это был хор.

Приготовления подходили к концу. С того времени, когда мы в отчаянии отводили друг от друга глаза, прошло всего два часа. Кого-то послали за чайником с водой для освящения. Не оказалось кропила, которым святую воду надо разбрызгивать. Один из наших товарищей, большой умелец по части всяких поделок, до того в подготовке участия не принимавший, соорудил самую простую вещь в своей жизни - небольшой веничек из трав. Этот веничек я навсегда запомню, потому что, увидев его, я вспомнил всех: кто среди болтовни обронил, что нужно позвонить отцу Игорю, и того, кто холодно назвал мне его телефон - всех, кто внес сегодня лепту в подготовку поминовения государя. Одни большую, другие меньшую - но все мы были незаменимы. Мне приоткрылась на мгновение что-то очень важное. Сколько людей живет на земле, и ведь всех Бог создал незаменимыми, каждому, как нам сегодня, уготовано место. И второе - что царь значил для русского народа, я понял через этот веничек. Вокруг царя мы собрались и были благословлены, и каждому нашлось дело и смысл, и все у нас получилось. Всего несколько часов был он с нами, но без этого мы бы никогда радости служения государю не познали - того, вокруг чего Господь создал Русь...

Началась панихида. Строгое лицо русского монаха - отца Игоря, казалось, ничего не выражало. Но то, как он бросил все дела, сорвался с места и приехал к нам, приоткрывало завесу над его чувствами.

На ступеньках внутреннего входа, перед Египетским залом, стоял наш оккультист. Он все время, что мы готовились, злился, требовал пропуска у наших гостей, потом просто смеялся и показывал пальцем на нас. Все это было удивительно в этом слабом, неприметном человеке. Наконец с началом панихиды он затих.

Панихида закончилась. “Совершим молебен”, - сказал отец Игорь. “Молебен совершают только по святым”, - пояснил счастливый Бекетов моим гостям. Почему священник отказался проводить молебен в прошлом году и согласился в этом, я не знаю. Канонизация с тех пор не продвинулась ни на шаг. Как он понял, что сейчас можно и нужно это сделать? Знают только Бог и, наверное, сам настоятель царской, ныне закрытой наглухо церкви. Крестный ход мы совершили в эрмитажном дворе вокруг высоких деревьев. Мимо мусорного бака, мимо “Египта” шел священник, окропляя стены водой. Шел он медленно, и медленно шли мы, и пели негромко.

red@mrezha.ru
www.mrezha.ru/vera