Однажды юной Ирине Опариной приснился сон, в одночасье изменивший ее жизнь. Сейчас уже никто не скажет - что именно виделось ей тогда. Только девушка стала упрашивать отца: "Не выдавайте меня замуж, а отвезите в монастырь. Меня там ждут".

Конечно, для родителей Ирины это оказалось неожиданностью. Но они как люди глубокой веры не стали принуждать дочь к замужеству. "Видно, на то Божия воля". Отец отвез Ирину в Шенкурский монастырь. И уже приготовленное приданое красавицы-невесты послужило вкладом для ее приема в обитель.

Шенкурский Свято-Троицкий монастырь был выбран потому, что там уже жила монахиней родственница Ирины. В ту пору, сто лет назад, Шенкурский монастырь, славный своей историей и хозяйственной крепостью, жил полной жизнью.

Материальную основу Шенкурского монастыря составляло крепкое хозяйство - скотный двор, огороды, прекрасно ухоженный сад. В монастыре насельницы занимались всевозможными ремеслами, особенно золотошвейным, традиции которого сохранялись и совершенствовались столетиями. Конечно, Шенкурская обитель была богата, но дел благотворительности в ней не забывали - в монастырской трапезной бесплатно кормили до 400 паломников и бедняков. В 1917 г. в числе насельниц его состояли 64 монахини и 54 послушницы.

Этот древний монастырь с необычной судьбой был основан в 1664 году, в царствование Алексея Михайловича, на месте, где при двух шенкурских храмах - Свято-Троицком и Екатерининском, издавна существовала община екатерининских стариц - одиноких женщин, посвятивших жизнь служению Богу. Первой игуменьей ее была старица Марфа, "истинная монахиня, украшенная всеми добродетелями". Почитавший ее царь Алексей Михайлович сделал на монастырь щедрые пожертвования. Вслед за государем благотворили обители и известнейшие боярские фамилии: Морозовы, Нарышкины, Милославские, Голицыны, а также другие богатые и родовитые люди. Монастырь несколько раз горел, но снова и снова восстанавливался. В 1765 г. по малолюдности и бедности он был упразднен, а оставшиеся три монахини - Анна, Мария и Ульяна, вместе с игуменьей Таисией переведены в Холмогорскую обитель. Через тринадцать лет его открыли, но уже как мужской. Женским он снова стал почти столетие спустя - в 1865 г., причем 12 монахинь во главе с игуменьей Феофанией и казначеем матерью Арсенией были присланы туда из Холмогорского Успенского монастыря. Главной святыней обители почиталась икона Божией Матери "Троеручицы".

Вот в эту-то обитель и поступила Ирина Опарина, надев вместо свадебного платья и фаты подрясник и остроконечную послушническую шапочку - "связочку". Впоследствии приняла она и монашеский постриг с именем Ирины.

*   *   *

Монастырская жизнь пришлась монахине Ирине по душе. И длинные службы, и молитвенное правило, и послушания тоже не казались в тягость. Видно, эта девушка с рождения была предназначена к иноческой доле. Чужим для нее был не монастырь, а мир, который она покинула, как тогда ей казалось, навсегда. В обители ее послушанием были всевозможные рукоделия.

С "нелегкой руки" атеистической пропаганды до сих пор бытует заблуждение, будто в дореволюционных женских монастырях насельницы "ничего не делали, а только молились". Конечно, это не так. Даже если речь идет о таком "белоручном", но сложном и кропотливом занятии, как шитье или вышивание. Ведь те же самые писатели-атеисты вынуждены признавать, что "работы монастырских золотошвеек и вышивальщиц отличались изяществом и тщательностью отделки". Даже если речь шла не о митрах и плащаницах, которые после конфискации из обительских ризниц стали драгоценнейшими экспонатами выставок по древнерусскому прикладному искусству, а о сущих безделицах вроде пасхального яичка в разукрашенном вышивкой и бисером футляре.

К труду, к заботе о других она привыкла с детства. Родилась в Соломбале в большой и дружной семье. Отец ее, Борис Опарин, считался человеком богатым, потому что держал пошивочные мастерские. В семье строго соблюдались православные обряды, имелось много икон и церковных книг. Среди семи детей в семье Опариных Ирина была старшей. Поэтому ей, в отличие от других девушек из зажиточных родов, пришлось нянчиться с малолетними братишками и сестренками. Тут уж, конечно, было не до безделья.

Мирная монастырская жизнь Ирины Опариной была прервана революцией. В апреле 1918 г. Шенкурский монастырь впервые испытал гонения со стороны "воинствующих безбожников" - у него были отобраны земельные угодья. С этого времени в течение 5 лет обитель все более и более утесняли. Верующие шенкурцы тщетно пытались спасти монастырь, послав в Совнарком письмо с просьбой не закрывать его. В 1923 году Шенкурский монастырь упразднили. И поныне в его Свято-Троицком соборе располагаются кинотеатр и краеведческий музей.

После закрытия обители Ирина Опарина, подобно птице, чье гнездо разорили злые люди, некоторое время скиталась по России.

Про монастырское свое житье матушка Ирина потом часто рассказывала своим близким. Да только делать это без слез она не могла. "Боже мой, какая то была жизнь!" - только и вздохнет, бывало...

*   *   *

...Хорошо перед вечерней службой бродить по кладбищу вокруг нашего Соломбальского храма. Прислушиваться к тишине, вглядываться в фотографии на надгробиях. Каждое лицо - чья-то судьба, нам не известная. Об этих судьбах молчат немые могилы.

Справа от входа в храм с металлического овала глядит на нас красивое лицо молодой монахини в апостольнике. Под фотографией надпись: "Опарина Ирина Борисовна. 1866-1964 гг. Вечная память тебе, дорогая сестричка".

Не раз я, стоя перед могилой, думала о том, что это был за человек, и не могла даже предположить, что узнаю о ее судьбе больше, чем год рождения и смерти.

Но мне посчастливилось найти ее племянницу, живущую в соседнем городе, а также двух-трех старушек, которые тоже кое-что помнили о ней.

- Про матушку Ирину сейчас рассказать почти некому, - сокрушается прихожанка Соломбальского храма Тамара Николаевна. - Все, кто знал, давно поумирали. Она ведь тут еще до войны работала, в тридцатые годы. Я-то ее хорошо знала, потому что она к нам захаживала. Жалела она нас. Ведь мама моя, да и мы, - все высланные были. Да, она у нас бывала частенько. Еще Евангелие с собой приносила и вслух читала. Она сама жила тут, в Соломбале, на улице Краснофлотской, откуда и была родом.

"В двадцатые годы Шенкурский монастырь закрыли,- вспоминает Тамара Николаевна. - И матушка Ирина вынуждена была уехать. Тогда ведь такое гонение началось. А она - из богатой семьи. Поехала она в Москву, прожила там сколько-то да и вернулась в Соломбалу".

До революции в Архангельской епархии были три женских монастыря - Холмогорский Успенский, Шенкурский Свято-Троицкий и Сурский Иоанно-Богословский, с подворьем в Архангельске. В советское время, когда все северные обители закрыли, участь их насельников и насельниц сложилась трагически: кто умер в ссылке, кто нищенствовал, кто до самой кончины не имел, где главы склонить. Их-то как раз и хоронили в безымянных могилах. И хорошо, если еще в могилах...

В окрестностях Свято-Ильинского кафедрального собора есть небольшая низина, по весне превращающаяся в грязное болотце со всевозможным хламом на дне. Рядом торчат стена и дверь полуразрушенного отхожего места. Один человек, занимающийся изучением церковной истории нашего города, рассказывал мне, что, со слов древней старушки-прихожанки, под этим самым болотцем - братская могила монахов Михаило-Архангельского монастыря. После его разорения тех иноков, которых по старости и немощи невозможно было выслать или выгнать, свезли в богадельню рядом с кладбищем, поместив всех в одной комнате. Вскоре, наутро, все старики-монахи были найдены мертвыми. Они просто-напросто замерзли заживо...

*   *   *

"Матушка Ирина служила при нашей церкви, - продолжает Тамара Николаевна. - Кем? Трудно сказать, кем именно. Она была, что называется, на все руки - и кадило подавала, и на клиросе пела, и в колокола звонила. Делать все она научилась, когда жила в монастыре. Иногда она посещала владыку Никона. Про него рассказывала так: "Владыка очень простой и доступный человек. Его молитвы Бог слышит. Особенно, когда он об исцелении молится..."

Владыку Никона помнит и сама рассказчица. Правда, в отличие от матушки Ирины, она не знала его лично. Помнит лишь, как он совершал Богослужения. Этот владыка - тот самый епископ Никон (Пурлевский), возглавлявший Архангельскую епархию с 1933 по 1937 годы. До этого он был епископом в Белгороде. При нем производилось кощунственное "освидетельствование" мощей святителя Иоасафа Белгородского, а затем их изъятие из Белгородского Троицкого собора. Когда владыка отказался "добровольно" отдать мощи безбожникам, его угрожали пристрелить, а потом избили так, что он несколько часов находился без сознания. Об этом упоминается в книге протопресвитера Михаила Польского "Новые мученики Российские". Как и о том, что епископ Никон был расстрелян в 1938 году. Но уже не в нашей епархии, а в Казанской, куда его перевели с Севера. Его келейник, отец Серафим (Шинкарев), которого чудом не арестовали вместе с владыкой, вернулся в Архангельск и некоторое время служил священником при Всесвятском храме. Умер он в Троице-Сергиевой лавре, будучи уже престарелым архимандритом.

Мне хочется еще о многом спросить рассказчицу. И, понимая это, она продолжает:

- В ту пору тут еще жили монахини. Например, матушка Антония. Правда, я про нее почти ничего не знаю, как и то, из какого она... монастыря. Она была уже очень старенькая и совсем слепая. Как-то раз поднималась она ощупью на крыльцо - у ее дома было такое высокое крылечко, оступилась и упала. Видимо, она сильно расшиблась, потому что вскоре умерла... Ее тоже где-то на этом кладбище похоронили. Да где сейчас сыщешь - ведь сплошь да рядом теперь на старые могилы скоробогатиков подхоранивают... Еще Анна алтарница - тоже давно умерла. Евдокия инокиня из Первой деревни...

А монахиня Ирина, она здесь долго служила. При отце Григории и других. Этот священник был у нас давно. Он здешний, русский. Тут и матушку похоронил. А здесь, за алтарем, и его самого могила...

И рассказчица ведет меня за алтарь нашего храма, но вместо ожидаемого мною надгробия или креста показывает... пустое место с остатками холмика, над которым сиротливо торчит полусгнивший березовый пень. И это тоже "немая" могила почти всеми забытого человека...

Мы возвращаемся к могиле матушки Ирины. Она смотрит на нас с фотографии. Взгляд ее тих и спокоен. И добрым тихим словом поминает ее моя собеседница:

- После войны матушка тут уже не служила. Но все равно посещала этот храм, пока были силы. Ее здесь помнили долго. Славный, добрый человек. Какая она была нестяжательная! Настоящая монахиня. Денег у нее не водилось. Все богатство - образа да книги, которые она очень любила читать и другим тоже читала. Книг духовных у нее было много. После ее смерти все иконы и книги в церковь снесли... И всех она любила и жалела. Бывало, даст ей кто хлебушка, так она и им-то с нищими поделиться норовит. Или придет к нам, да хлеб, что ей подали, маме и отдаст: "У тебя, Евфимьюшка, детки, так тебе он нужнее..." Перед смертью она долго болела, но до последнего ходила в церковь, пока совсем не слегла. Умерла она от рака желудка. Вот уже больше тридцати лет, как нет ее. И все почти, кто знал ее, тоже поумирали. Жизнь, она, как сон, быстро пролетает. Как и память тоже...

Молча стоим мы над могилой матушки Ирины. Теперь она для нас не "немая" - о ней узнают, о ней будут помнить как одну из тех, кто по словам апостола Павла: "Творили правду, получали обетования, укреплялись от немощи... иные же замучены были, не приняв освобождения, дабы получить лучшее воскресение, другие испытали поругания и побои, а также узы и темницу... скитались... терпя недостатки, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли" (Евр. 11, 33-3).