ПРИХОДСКАЯ ЖИЗНЬ
ВТОРОЕ КРЕЩЕНИЕ УДОРЫ
И был у монаха Иоаникия со Иудой конь, жеребец белой масти. Как уж иноки на нем пахали, как он ходил в борозде — никто не видел. Но пашни монашеские всегда были в исправности, к урочному времени клонился долу полный ржаной колос, репаг-барыня лезла из земли — тугая да крутобокая, а стручки прямо распирались изнутри зрелым горохом... Умелыми землеробами показали себя иноки.
И жил бедолага безлошадный в Латьюге, на противоположной от монашеской кельи стороне Мезени. Как-то весной горюет он с женой:
— Несчастливые мы люди. Соседи вон уже отсеялись, а нам, безлошадным, и не вспахать своей нивы, не засеять ее: в закромах-то — одна пыль. Кто бы нам помог, Господи, кто бы нам помилосердствовал, снятые угодники.
С такой молитвой и легли бедняки спать. А утром их будит звон удил да тихое ржание. Глянь хозяин в окно: на дворе стоит белый конь, поперек хребта его мешок отборного жита. Монахов тот конь был.
Соседи видели, как переходил он широкую Мезень словно посуху, прошел но водной глади и даже копыт не замочил.
Чудесно обретеший тягловую силу бедняк вмиг забыл про кручину, дни и ночи работал он на поле. В нетерпеливом усердии понукал, понужал белоснежного коня. Забыв о милосердии он, порой, бранил своего нечаянного избавителя и даже кнут поднимал. Терпеливо сносил грубость конь смиренных иноков. Вот пришло время — вспахана беднякова нива. И минуты не задержался у негостеприимца белый жеребец: только сняли хомут, и тут же перепрыгнул он через изгородь, в три маха спустился по крутому откосу к реке и вот пошел по Мезени в сторону Кельи. Так же легок был его шаг, так же держала его вода. Но зоркие глаза латьюжан — исконных охотников — приметили, что все же огрузает конь, полностью, по самые бабки, уходят в воду его копыта.
Что это? А вот так стали давить на чудесного коня чужие грехи: раздражительная нетерпимая брань, немилосердие и жадность, рядом с которыми он жил некоторое время.
Бежал, летел по Мезени белоснежный конь, спешил к людям праведным, торопился очиститься. А утром вновь звенел удилами красавец-конь под окном другой кособокой избушки. Значит здесь нужна помощь.
Та первая публикация о чудесах от могилы монаха Иоанникия — местные жители называют его Оникием — («Вера» № 41, 1991 г. В Оникиеву келью за исцеленим) имела свою почту, правда, не очень большую. В частности, прислала письмо А. Филиппова из Печоры. Ее больной внучке уже не помогали ни врачи, ни лекарства, а вот обращение к усопшему праведному иноку принесло добрые плоды: девочка начала поправляться. Бабушка спрашивала в письме, куда ей перечислить пожертвование на обустройство могилы Иоанникия. Редакция сообщила адрес сельсовета в селе Большая Пысса Удорского района. К середине зимы в сельсовет поступило уже около четырех тысяч рублей частных пожертвований. Вспомним, что зимой такие деньги чего-то да стоили. Конечно же большинство переводов шло от старушек, лепились они из их пенсионных крошек. Но лепта вдовицы пусть и мала, а все же перетягивает порой и серебряный талант богача.
Три тысячи рублей перечислила «советская власть» Б. Пыссы, да столько же выделил Удорский леспромхоз. Все это — на Келью.
Кстати, уточню: так местные жители называют не саму келью, т. е. помещение, где жили монахи Иоанникий и его брат во Христе Иуда (тот небольшой скит давно истлел), но весь монашеский «мемориальный комплекс»: часовню над могилой Иоанникия (Иуда же, похоронив его, ушел, видимо, на Север, в дальнюю ледяную пустынь), тутошнее озерцо, вода в котором, как утверждают верующие, приносит исцеление; врытые в землю стол и скамейки возле часовни; соседние увалы, где были хлебные пашни монахов, да и все ближнее пространство, которое сейчас-то заросло густым лесом, встарь же стояло расчищенным под конюшню, амбар, огород...
Советская власть с младенчества до самой поры развитого социализма воевала с религиозным дурманом. В Латьюге не забыли, как сослали деревенского батюшку, как разметали по свету его семью, как в твердозаданцах ходили, горе мыкали верные прихожане; как под конвоем увели «Марь-баб» — бабушку Марью, самую истовую богомолку деревни Латьюга, десять лет лагерей она получила как раз за усердие в обихаживании Кельи. Не только Латьюге, но всем жителям средней Мезени известны имена тех, кто огнем шел на Келью. Три раза сжигали часовню над могилой. Сжигали по партийному заданию. Народная молва утверждает, что жестоко пострадали все три поджигателя: один ослеп на оба глаза, другого разбил паралич, третий убежал от осуждения деревни и пропал невесть где. Каждый знает их имена, но для газетной публикации, на всесветный срам никогда их не выдаст.
Мягкое глухое сопротивление мертвящему атеизму существовало всегда. Это было сопротивление зеленой травы неостановимому асфальтовому катку. Вот он раз за разом накатывается на живые ростки, сминает их, затем засыпает земляным полотном, плотной подушкой гравия, а поверх всего укатывается еще броневой панцирь асфальта. И вот уже по ниве православия проложена дорога: шагай по ней прямо в безбожный рай — в коммунизм. Но, смотришь, сквозь глину земполотна, раздвигая гальку и гравий, выдавливается зеленая пульсирующая поросль, упирается она снизу в закостеневший асфальт, напрягается, кажется, что зряшны эти усилия: да и разве сможет выдюжить крохотный росток против мощной концентрации мертвящего зла, его защитное покрытие — асфальт даже под тяжестью бронетехники не прогибается, даже бульдозерные ножи на нем царапин не оставляют. Но, вот ведь чудо, живая былинка, стремясь к свету, бывает сильнее тупой мощи бульдозера, от силы жизни вспучивается, лопается асфальт словно мыльный пузырь, дробится на куски, и те встают на ребро, обнажают ржавь изнанки, крошатся. Жизнь прорастает сквозь панцирь. И, вглядись, в трещинах появились злаки, и вот они уже разбрасывают семена над остовом дороги, а скоро дружная рать новых всходов корнями своими окончательно раздробит атеистическую броню, в пыль ее превратит, выветрит ядовитость, неотличимо смешает с давним безбожным прахом. Процесс этот неостановим и повсеместен, но в разных местах Коми различны и стадии его развития.
В центре села Иб благовестят колокола Вознесенской церкви. Их звон — одна из редких гордостей местных ветеранов. А вот для партийных ветеранов Ухты звон такой словно черту ладан. Они морщились, но, так и быть, терпели православную церковь, когда она тихо-робко жалась на окраине города, меж складов, пакгаузов, под боком частной свинофабрики (знали свой шесток религиозные сверчки). Но в последнее время совсем обнаглели, даже вознамерились переделать городской ДК в церковь.
— Это же, значит, у самых святынь, у памятников Ленину и Павлику Морозову будет торчать крест. Ну уж нет. Да если в ДК заколоколят, то и спрашивать не надо «по ком звонит колокол».
Вот именно. Каждому станет понятно, что то погребальный звон по их идеалам, по их приведениям, лимитам, по их круговой поруке. И идут ветераны партгосструктур вразумлять своих духовных сынов в либеральничающей мэрии: «Мы вас в кресла посадили, мы и попросим освободить мебель».
В Сыктывкарском микрорайоне «Орбита» установили, освятили крест на месте будущего храма Петра и Павла. У подножия того креста чуть ли не ежедневно обновляются букеты простых полевых цветов. Такое вот почтение к будущему православному храму.
А вот пример обратный. Белоснежный чудо-храм в Онежье (Кпяжпогостский район) — издали словно корабль Господень. А внутрь зайдешь: о Боже, как же густо исписан он срамословными надписями, как загажен. Куда там вокзальным туалетам, куда фильмам Сыктывкарского третьего телеканала. Неужто же ни одного христианина не осталось в селе?
Православные ростки где как: где только пробиваются к свету Божьему, а где уже и семена разбрасывают. В иных селениях христиане тверды против безбожия, а в соседних — глаза прячут, в тень уходят, из дальних углов, за закрытыми шторами беседуют с Богом. Уж не стыдятся ли Собеседника? Как бы и Он не постыдился их.
...От центра Удоры до ближней действующей церкви, почитай, полтыщи километров. Последнего священника «вычистили» из района чуть ли не шестьдесят лет назад. И жили чада Удоры все это время без пастырей духовных.
Наша поездка началась со звонка в районную газету «Выль туйо/д». Не стоило труда договориться с местными журналистами, и вот уже появилось на первой полосе сообщение, что 29 июня в район прибывает священник Ибской Вознесенской церкви иеромонах Трифон, он совершит обряды крещения, различные требы, маршрут его пролегает через Кослан, Усогорск, Б. Пыссу, Латьюгу к могиле монаха Иоанникия — к Келье.
Первая встреча с православными Удоры. Районный Дом культуры. 13 часов. Пяток старушек у высокого крыльца, да возле дверей соседнего магазина кучкуются женщины: то ли они ждут подвоза дефицита, то ли посудачить остановились. Спустился с крыльца к тем заждавшимся старушкам о. Трифон, и вы бы видели, как засветились их лица, как потянулись к нему женщины от магазинных дверей, а там — сверху: от столовой, от автостоянки... Вот тебе и на: минуту назад вроде никого и не было», а миг — и уже толпа вокруг батюшки. Как бы мне хотелось, чтобы в поездке нашей по Удоре участвовал один из тех лекторов-словоблудов, которые десятилетиями кормились от ежедневных похорон. Они хоронили, осиновый кол вбивали в могилу Церкви, обещали, что в 80-м году покажут по телевизору последнего попа России. Где вы сейчас обкомовские соловьи, по-прежнему ли молитесь Ем. Ярославскому или ушли в команду А. Кашпировского? Это ведь вы промывали мозги тем же удорянам: как с детсадовского возраста вкрались в детские души, так до пенсионного возраста и не покидали их. Как псы-волкодавы щерились, если чуяли подошедших к порогу добро, милосердие, жалость... «Жалость унижает человека! Человек звучит гордо. Мы — не рабы. Рабы — не мы!»
А стоило выйти к народу молодому священнику, и вся антирелигиозная пропаганда — псу под хвост, тут же забылась все, о чем полстолетия балоболило общество «Знание». И вот во время обряда крещения в районном ДК выводит о. Трифон:
— Крещается раб Божий...
Нет, мы все же смиренные рабы Господа.
Стоят полукругом язычникм Удоры — не те девственные, наивные, лесом, рекой, жрецами-айками воспитанные язычники времен святого Стефана Пермского, души коих суть чистые страницы, — а нынешние, которые что-то слышали и о Христе, и о Будде, о православном рае и о Шамбале, о сатане и о Чикотило... В дебрях, в еретическом калейдоскопе блуждают их души, но тянутся все же на простор, к чистому свету истинного Бога.
Впервые в жизни творят косланцы крестное знамение, впервые в жизни уста их повторяют:
— Во имя Отца и Сына, и Святого Духа!
В первый день о. Трифон крестил в Кослане сначала 13 человек, через некоторое время — еще двадцать, вечером в Усогорске — пятьдесят пять, на следующий день в Б. Пыссе 37 человек, да вторым заходом — тридцать девять...
Потом была Келья.
В Латьюгу мы выехали уже вечером. Только что закончился дождь, но черные тучи громоздились впереди на горизонте, грозили ливнем. Хозяин лодки кряжистый 25-летнин мезенец успокаивает нас:
— Это уже правило: едешь в Келью — дождь, а сойдешь на берег — уже тучи разогнало, поклонишься праведнику — тут и солнышко выглянуло, обратно едешь — сплошное вёдро. Не нами подмечено.
Летела моторка в северную хмарь. О. Трифон черную свою скуфеечку надвинул на брови, набросил па плечи припасенный в лодке бушлат, и знай выпевает себе молитвы. Учитывая безграмотность в этом деле своего соседа, он больше нажимает на общеизвестные: «Отче наш», «Богородица дево»... Плечистый, заветренный до медного оттенка, наш шкипер заворачивает по реке кренделя, но это не ухарства для, а по знанию многочисленных мелей и перекатов. Песнопения относятся ветром на него, сидящего за рулем. Непривычна молодому мезенцу лексика древних молитв. Но он полон внимания, вперед наклонился, чтобы лучше слышать, даже треск мотора убавил. Внимает молитве не столько сознанием, сколько душой. А молитва и есть мост между душой и Господом.
Вот уже и Латыога показалась. Не так-то нынче много народу живет в неперспективной деревушке. И все почти — на берегу, а те, кто не дождавшись нашего приезда, ушли в теплые избы, вон, появляются на откосе, торопятся встретить священника. Никому не доверила, сама дождалась с хлебом-солью о. Трифона Н. М. Логинова — внучка той самой Марь-баб. Крайне для нее важно, чтобы именно из ее рук был принят хлеб-соль священником, чтобы именно она замкнула ту прервавшуюся на долгие годы нить, которая связывала здешних немногих православных со всей Церковью. Когда-то таким связующим звеном была Марь-баб.
— Добро пожаловать, отец Трифон. Как же мы вас долго ждали.
Не упрек в этих словах, но радость, что долгожданная встреча состоялась. Отец Трифон торопит встречающих:
— Все разговоры на потом. Сейчас надо ехать к Иоанникию. И он ведь заждался.
...И года не прошло с того времени, как я побывал в Келье. Тропка от реки к могиле заметно расширилась, видимо, поприбавилось в эти места паломников. Вот обочь дорожки спиленная сухостойная ель, она раскряжевана на чурбачки, которые аккуратно сложены в штабели. Все так же повязаны на знакомом обетном кресте полотенца, но кто-то прибавил к ним веточку лиственницы, чуть пожелтела уж веточка. Растянулась цепочка паломников. Впереди о. Трифон, а за ним чуть ли не три десятка человек. Тут и латьюжане, и приезжие: учительница из Ухты, болгарская семейная пара из Усогорска, 15-летний школьник из Б. Пыссы, его односельчанин — механик гаража, советская работница из Кослана, телевизионщики из Сыктывкара...
А вот и знакомая полянка. Желтеют на ней бревна только что поставленного сруба. Пока это лишь коробка с проемом для входа, поверх бревен даже и потолок еще не настлан. А внутри — могила Иоанникия. Земля сформована в аккуратной прямоугольник, на котором стоят зажженные свечки, на стене в изголовье прибито распятие. А прежний, из горбылей, павильончик разобран, стены его бережно отставлены в сторонку и стоят шалашиком. Внутри сохранились иконы, обетные полотенца, лампадки, огарки, кованые в сельской кузне массивные подсвечники... Беру в руки ветхую бумажную икону, выдвигаю ее из оклада, а там — сложенный в конвертик червонец. Пожертвование Аникию.
Спускаюсь к знакомому озерцу. Топкий берег его расчищен от кустов, проложены и сюда бревна, вот покроют их досками и можно будет набрать из озера воды, не замочив ног.
А. В. Логинов, депутат райсовета, предпрофкома совхоза «Чернутьевский» рассказывает о. Трифону о том, что уже сделано на пожертвования, какова со временем будет часовня над могилой, называет имена доброхотных строителей. Они маячат за спиной А. В. Логинова, смущаются похвалой, но ждут благодарности от священника. Однако о. Трифон на изъявление восторгов скуп: надо ли благодарить за угодное Богу дело. Батюшка прекращает беседу обращением ко всем:
— Важное дело надо начинать с молитвы. Давайте-ко и мы помолимся Господу.
Уже укреплены над могилой иконы Спасителя и Богородицы, зажигаются розданные заранее свечи, и над Кельей звучит:
— Подаждь, Господи, душе усопшего раба Твоего приснопоминаемого Иоанникия и сотвори ему вечную намять...
Идет лития. Плотно забит людьми новый сруб, стоят, неумело подпевают священнику. Ничего, — умение, знание отправления обрядов придут. А вот молитвенное умиление, а вот слезы в глазах, глубокая вера в то, что молитва о блаженном упокоении Иоанникия дойдет до Господа — это важнее всего.
Судя по рассказам, латьюжане да и все почти паломники обращались к угоднику исключительно за помощью. У него просили. А отдавали ли ему? Ну конечно, деньги, обетные полотенца, мануфактуру и съестные припасы — это приносили Аникию. В пятидесятых годах, вспоминают старухи, часовня (до последнего еще поджога) была просто завалена такими приношениями. Шаньги, курникм, караваи горой лежали, по диагонали расчертив внутреннее пространство часовни, от пола до потолка. Оставался свободным только узенький проход к могиле. Вернувшаяся из лагерей Марь-баб раздавала это все неимущим. От сердца приносили Аникию. А вот молитву ему пропеть, попросить Господа о блаженном успении инока — такого давненько не было. Разучились молитве, разучились вести разговор с Господом, со святыми угодниками.
Рассказов о помощи от Аникия — масса. Вот один из них. Жительница Б. Пыссы 30 лет назад (тогда она была атеисткой) в трудную минуту попросила помочь ее сыну-младенцу во время болезни. Выздоровел сын, вырос в красавца-парня, которого через годы взяли в десантные войска и отправили в Афганистан. И опять вспомнила об Аникии мать, дни и ночи молила его за сына. Живым вернулся домой десантник. Сейчас вот летает на самолетах. И вновь мать обращается за помощью к усопшему праведнику.
Благодать у озера, покрытого широкими листьями кувшинок. Умывшись чудодейственной водой, садимся за стол. А на нем-то невиданное изобилие: шаньги разные, пирожки, грибная икра, чери-нянь, рыба отварная... Знающие богомолки просят убрать со стола скоромное, т. к. идет Петров пост, тут же, ойкнув, упрекнув себя грешную, прячет женщина жареную курицу.
Ах, сколько же вопросов накопилось к священнику. Но вопросы — потом, а сейчас наперебой рассказывают о своей святыне, о могиле Иоанникия. Горды его именем латьюжане.
Идет согласная мирная беседа. И как-то незаметно вычленился из нее о. Трифон. Глянул я на его место за столом — пусто. А священник, оказывается, стоит один в срубе, смотрит на икону Спаса, шевелит губами. Молодой монах у могилы монаха усопшего. Долго стоит, долго молится.
...Прощай, Келья! С обрывистого берега спускаются, рассаживаются по лодкам паломники. Вот отчаливает моторка, где сидит о. Трифон, за ней устремляется вся кавалькада: 9 лодок насчитал я.
И снова Латьюга. Близится час полуночи, а в зале клуба полно народу: это все желающие креститься, их восприемники. Попереминался у двери, а погодя, сдернул с головы вязанную шапочку, вошел в зал и наш «шкипер». Вслед за ним пошли, смотрю, и другие мужики — водители моторок, а потом и строители часовни. Мы стоим в коридоре с Н. М. Логиновой. Она вспоминает:
— Клуб этот был когда-то школой. Вот здесь меня, третьеклассницу, на виду всех шпынял директор, за то, что не веду борьбу со своей религиозной бабкой. Как же я в ту минуту стыдилась своей доброй бабушки. Не так-то много лет прошло — всего пятьдесят. А сегодня рядом с Аникием нет-нет да и ее поминали, верную богомолку.
Бог все же правду любит и воздает по заслугам.
...И вновь мы плывем по Мезени. Сейчас уже вверх по течению, в Б. Пыссу. Тихо, тепло, зеркальная гладь впереди лодки, не шелохнется. Свет разгорается. В больших окнах школы Б. Пыссы во всю полыхает утренняя заря. Правильно предсказывал мезенец — полное вёдро будет весь день. Хорошо на душе. Вот и Латьюга крещена, вот и прибавилось в православном мире еще 30 душ.
...Где-то в шестом часу утра на квартире А. В. Логинова (а мы ночевали у него) зазвонил телефон. Женщина из соседней деревни Политово умоляет в трубку:
— Попросите о. Трифона остаться хотя бы на день. Вся наша деревня хочет креститься, чуть ли сотня желающих.
Но, к большому сожалению, о. Трифона ждут его собственные прихожане, подпирают хлопоты по новому месту службы.
— Тогда пусть хоть кто-нибудь из священников приедет к нам. Сколько же нам жить в нехристях.
...Впереди были еще крещения в Кослане, в Усогорске.
За время поездки о. Трифон крестил 225 человек. Второе крещение Удоры — уже факт истории.
Анатолий САКОВ
"Вера", 70-71, июль 1992 г.
|
 | назад |
| вперед |  |
