Одна из торговых точек Корепина – единственный в Никольске специализированный книжный магазин. На полках много детской литературы, есть и православная. Среди прочего стоит 6-томник Нилуса, роскошное издание.

– Что люди покупают? Не поверите – поэтические сборники. Рубцов, Тальков сразу разошлись, – радуется хозяин. – Открылись мы в августе, но уже полтетрадки заказов. В основном спрашивают историческую литературу, например, «Регулярную пехоту», «Поход Суворова». Партию привез, так одна деревня все оптом взяла. Ну и, конечно, учебники. Здесь я стараюсь не выгадывать – накрутку 10-15 процентов сделал, и все.

Поговорив с продавцом, Корепин ведет нас на улицу и на ходу роняет: «А вообще торговля, если вникнуть, – самое примитивное занятие».

Позже, оказавшись на никольском рынке и наткнувшись на лоток с детективным чтивом, я поинтересовался у челночницы, сколько процентов она «накручивает». Та брови подняла: «Кто ж вам такое скажет?» Уточняю вопрос: «15 процентов наценки на себестоимость книг – это много?» – «Вы что, смеетесь? 15 процентов – столько на налоги уходит». Получается, Корепин задаром учебники продает? Или все же есть прибыль – невидимая? То, что можно назвать налогом совести на «примитивное занятие»?

О предпринимательстве – как его понимать и какой смысл жизни оно дает – заговорили мы за обедом в доме Василия. Я и раньше был наслышан, что в Никольском районе, пожалуй, больше чем где-либо сохранились русские хозяйственные мужики, какие были до революции. Но недавние реформы даже их, как утверждает хозяин, чуть «в блин не раскатали». Вот как это было – на примере самого Корепина.

Рассказ он начал издалека, пояснил, что род его происходит от Корепы – так в старину называли мужиков неуклюжих, верзил.

– Деревня моя называется Холщевиково, первое письменное упоминание относится к 1470 году. Основали ее выходцы из Великого Новгорода. Деда звали Прокопий, прадеда Ралион, а прапрадеда Гордей. Держали большое хозяйство, рожь, пшеницу растили. Сколько помню, все у нас в деревне трудились от зари до зари и друг другу помогали. До сих пор в Холщевиково так принято – сажаешь картошку, и все соседи сбегаются с ведрами: «Ой, надо помогчи». Вчера, может, ругались соседи, но помощь – дело святое. Раньше точно так же и строились всем миром, но нынче деньги у людей появились, стали бригады нанимать.

С детства и меня к работе приставили, в десять лет уже косой махал вместе со взрослыми на сенокосе. Потом была армия, отделение физкультуры красноярского пединститута. Начало «перестройки» застало меня директором школы в деревне Кумбисер Никольского района. Времена тяжелые наступили, учительские зарплаты по 200 рублей, надо как-то выживать. А у нас в школе было целое хозяйство: трактора, две лошади, прекрасная столовая с кухней. Первая идея: плиты простаивают, кто запрещает печь вкусные пирожки и продавать в городе? Элементарно, без особого труда можно заработать по 200 рублей надбавки к зарплатам. Вторая идея – гончарное дело. Можно делать игрушки, горшки и тоже продавать. Только где бы научиться?

А по соседству от нас была деревня Фомино, и жил там дедушка Василий Яковлевич, бывший гончар. Он все на печи лежал. Сколько ни уговаривал я пойти к нам мастером производственного обучения, он ни в какую. Как привлечь старика? Ладно... Поехали мы с нашим школьным трактористом за глиной, набросали в огромные такие сани, на которых дрова возят, целую гору. Едем в Фомино. «Василий Яковлевич, посмотрите, ту ли глину мы набрали?» Тот покряхтел, с печи слез, подошел молча, глину помял. Посмотрел на меня: «Ну ты это... завтра к девяти приезжай». И ни слова больше. «А с глиной-то что делать?» Он обернулся: «Что делать... Выбрасывай».

Приезжаю назавтра, дед первым делом меня накормил, потом в баню повел. Там, на мешковине, глина разложена. «Разувайся, – говорит, – и топчи». Намял я глины, начал учиться горшки лепить. Так у него в бане всю науку и прошел. Технология интересная, например, какую травку с мукой смешивать, чтобы перед обжигом горшки обмазывать. Это для крынок, в которых будет пища храниться. А «техническая» посуда – там по-другому... Долго рассказывать.

В общем, взял я деда на ставку дворника, стал он моих ребят учить. Начали с глиняных свистулек. Потом свою продукцию в Никольск отвезли, продали. Прилично заработали. На эти деньги смог я наш школьный театр отправить в Ленинград на всесоюзный литературный фестиваль. Учитель литературы Муза Вячеславовна подготовила сценарий по произведениям нашего земляка Яшина, сшили русские поддевки и сарафаны. В роно усомнились: «Куда вы, деревня, опозоритесь!» В Ленинград съехались детские театры из Москвы, Белоруссии, Прибалтики. Но наши, кумбисерские, не подкачали – заняли первое место. Стали мы зарабатывать на горшках и свистульках и жить припеваючи. Однажды отвез я детей в Великий Устюг, музеи показал и в православную церковь на Красную горку привел – отстояли всю службу. Тут меня вызывают в роно, Перетягин, был такой, накинулся: «Ты что?! Опустился уже до того, что попов в школу приглашаешь!» И начались проверки за проверками: сколько заработали, куда дели? На дворе был 88-й год.

Точно такие же проверки начались, когда я первым в районе купил пилораму, машину «Фиску», которая сама бревна грузит, и стал доски делать. Ё-моё, что тут началось! Стояли за спиной и каждое бревно считали. Я бегал в рваном свитере (все деньги в производство вложены, да еще в долги влез), и голова кругом – с одной стороны налоговики, с другой – милиция со своими какими-то интересами, с третьей – голоса за спиной: «Ты что, самый умный?» А мне было уже все равно, такое сумасшествие: «Если я этого не сделаю, то какой смысл жить-то?» Нутром чувствовал, что новая, нарождающаяся система в блин раскатает, если я не смогу добиться независимости, встать на ноги. В чем была подлость того времени: старую систему рушили, но выпрямиться человеку, жить по-своему, все равно не давали.

Не знаю, кем, но почему-то в самом начале «реформ» было определено: Никольскому району быть сырьевым придатком. Местные власти соглашались с неизбежным: да, надо вывозить лес-кругляк в Сокол, на железнодорожную станцию Шарья, в Череповец – там есть производственные мощности по переработке. Я так понимаю, наш лесной район в ту пору стал маленькой моделью всей России. Ведь нашу страну тоже хотели сделать сырьевой базой: мол, в Европе, в Америке есть хорошие заводы по переработке, зачем же их строить в России? Прямо на глазах происходило перераспределение собственности, и мы, никольчане, вообще могли остаться не у дел, оказаться вычеркнутыми из жизни.