ЭКСПЕДИЦИЯ

ИСЦЕЛЕНИЕ РОДИНОЙ

(Продолжение. Начало на предыдущей странице)

Из дорожного дневника И.Иванова:

Вид с колокольни

...Начало лестницы на колокольню отсутствует – приставляю доску. После ступеней в узком винтовом переходе первая площадка, усыпанная помётом, далее – качающаяся лестница – где одной ступени нет, где сразу двух. Первый ярус, второй. Немножко страшно сделалось, когда как-то нехорошо захрустела под ногами крыша второго уровня – я даже присел. Мгновенно прикинул, сколько лететь, если трухлявые доски провалятся: до площадки нижнего яруса сажени три (отчего-то здесь вдруг перескочил на старинную систему мер) – ерунда, но если на ней не удержаться, то в целом – высота пятиэтажного дома…

Я побыстрее миновал деревянный настил и ступил в проем окна – тут, на каменной кладке, как-то надёжнее, хотя и стоишь на самом краю. Удовольствие-то какое, как в юности! Помню, тогда я много путешествовал и заброшенные храмы с колокольней всегда были для меня радостной приманкой – залезал на верхотуру и дышал полной грудью; большего счастья, чем это ощущение простора, и не надо было. Но залез я сейчас, и что-то, чувствую, не то. Вокруг храма – старинное кладбище Поцкого погоста. Страшно представить, глядя на свежие могилы, что здесь хоронят уже полтысячи лет! Внизу, у машины, наши разговаривают о чём-то. «Эге-гей! – кричу им с верхотуры. – А что это там за брёвна лежат?!» – и показываю рукой. «Это церковь!» – отвечает Антонина снизу. «Нет, не церковь, – кричу, – что за сгнившие брёвна?!» «Церковь!» Ладно, думаю, в такой перекличке толку не добьёшься, и просто машу рукой. Потом выяснил: эти брёвна, действительно, всё, что осталось от стоявшей неподалёку деревянной церкви. Её, как памятник архитектуры, на закате советской власти разобрали, чтобы перевезти в вологодский музей под открытым небом. Разобрать-то разобрали, а собрать не смогли – как это обычно у нас было: сначала проваландались, потом деньги кончились, а потом, когда власть сменилась, благополучно забыли… В общем, лежит несколько замшелых штабелей на кладбище – словно могилы той самой власти, что когда-то произвела переворот на Руси, храмы разобрала, жизнь крестьянскую разворошила, и теперь и сама оказалась на кладбище и постепенно истлевает в прах…

Тут я, наконец, сообразил, что меня здесь гнетёт: безлюдье полное. Русские люди здесь появились ещё восемь столетий назад, спасаясь в дремучих лесах от монголо-татар. Куда они теперь разбрелись? Где-то в километре виднеются несколько домов, но лишь возле одной усадьбы трава выкошена и стоят зароды. Луга кругом заброшены, затягиваются подлеском. А места поразительно красивые: гряда холмов, луга перемежаются перелесками, ни болот, ни чащоб, река извивается в логе. Вся земля поёт о многовековых трудах наших предков по благоустройству её. Но песня эта тоскливая сейчас. Её звук – унылый вой, доносящийся из лесопилки на опушке леса. Сегодня это – единственный признак хозяйственной жизни на всю округу.

Исследуя храм, мы не без удивления – на этакое-то безлюдье – обнаружили следы сравнительно недавних попыток его возродить: новые рамы, штукатурка, перегородки. Посреди храмовой части – столярный верстак, правда сделанный из обезличенной иконной доски, кой-где новые дверные блоки – хотя двери уже сорваны с петель неведомо кем, потолок в притворе перекрыт, но опять же кто-то не поленился выломать несколько досок… Антонина рассказывает: несколько лет назад храм пытался восстановить житель близлежащей деревни Першинской Виталий Ламов. «Он деньги собирал на восстановление, коробку для этих целей в сельмаге поставил, сам работал, нанимал помощников. Хотел крышу перекрыть. А ведь инвалид. В это время у него литературный дар открылся – стал писать в районную газету заметки о природе. Такой вот жизненный взлёт. Но деньги кончились. Потом жена выгнала из дому, и тогда он прямо в храме поселился. Печку соорудил. Потом, я слышала, вроде запил. Одному трудно… Где-то он сейчас?»

Парного молочка попить

…Косогором, через речку, по луговине и на взлобок – мы продолжаем путь. Въезжаем в деревню Каплинскую. То есть это если по карте – то она так называется. Но название это не легло, видно, на душу местным жителям, и называют они свою деревню Александровской. На самом-то деле здесь две деревни рядком – Павловское и Шарабурдино. А почтовое отделение – Чернятьевское. А весь этот куст именуют Поцей, по названию речки. А в райцентре здешние места называют Верховьем… В общем, выбирай, что нравится. И так здесь повсеместно.

Антонина намеревается познакомить здесь нас с местной староверкой Марией Ивановной – её дом в самом центре деревни. Рядом мы и притормозили. Подошли к дверям – закрыто. «Куда она могла уйти? – недоумевает Антонина. – Разве что умер кто и её пригласили погребать – Псалтырь читать».

Ну, значит, не судьба нам со староверами встретиться. Немного их осталось в Верховье – по пальцам можно перечесть. А когда-то этот угол Важского края власти считали «заражённым расколом». Усаживаемся в машину и собираемся уже тронуться, но тут навстречу не спеша выплывает стадо коров, заняв всю ширину просёлка. Мы, не глуша двигателя, стоим – ждём. Навстречу коровам выходят сельчане – мычанье коров сливается с криками хозяек. Одну корову хозяйка хватает за рог возле самой машины. Анастасия выглядывает в окно: «Да это же Гордеева Нина, мы с ней страховыми агентами вместе работали – надо хоть поздороваться выйти».

Нина Геннадьевна старой знакомой тоже рада, зазывает её к себе «парного молочка попить». В этот момент из машины высыпает уже вся наша честная компания, но и увидав её, хозяйка, нимало не испугавшись, зовет всех в гости. Мы соглашаемся, и вот уже всем табором движемся через огороды в гости к Нине Геннадьевне – чего стесняться, ведь, как известно, случайных встреч не бывает.

Что и подтверждается буквально сразу, едва мы рассаживаемся под иконами и на столе, кроме молочка парного, являются пред наши очи молочко стужёное, сметана, томлёный творог, соленья, мёд, какая-то «особая» настойка и пр., и пр., – в общем, стол оказывается так заставлен, что ложку некуда положить. На стене, кстати, календарь «Веры». Верный знак, что здесь живёт наш подписчик.

Так вот – выясняется, что сидим мы в доме, где после долгих лет официального безбожия в этой самой горнице крестилась чуть не вся деревня. В 1992 году впервые приезжал сюда отец Валентин из соседней Архангельской епархии. С тех пор так и повелось, что изредка приезжающие на Поцу священники останавливаются в этом доме, здесь же крестят и другие обряды совершают, так что муж Нины шутит: раз уж так повелось, давай я купол на дом поставлю…

– А что за храм-то не берётесь, коль все тут крещёные? – спрашиваю у хозяйки. – И энтузиаст вон был, ему бы помочь. Или нет желающих в храм ходить?

– Будь в храме служба, он бы пустой не остался. Думаю, те, кому за 50, с желанием бы ходили. Всего-то два километра. Но денег у деревенских нет – колхоз развалился, никаких производств не осталось. А без денег как ремонтировать? Старушки приносили Ламову кто калачик на помин души спящих в церковной земле родных, кто рублик. Но разве на них что построишь?

– А те, кто помоложе?

– После того как колхоз ликвидировали, народ стал, как бы это сказать… чуть-чуть обиженный. Разогнали, и живи как хочешь.

– Так ведь раньше никаких колхозов в помине не было, и жили не тужили!

– Так то раньше… Да и сейчас, вообще-то, не все бедствуют…

Вот, например, про Гордеевых можно без сомнений сказать: не бедуют. Пятерых детей воспитали, уже внуки растут, но и по сей день с утра до вечера работают. Корову и прочую живность под нож не пустили. Огород – залюбуешься. Как следствие – дом полная чаша. Когда я всё-таки не смог отнекаться от подарка – банки черники – и полез за ней в голбец, то ахнул от увиденного: не столько количества – немалого, сколько от порядка: рядами «по росту» стоят закатанные грузди, варенья, компоты, а на крышке каждой банки фломастером выведено название и год закатки. Не выдержал – расчехлил фотоаппарат.

Я уже давно подозревал, что трудолюбивого крестьянина земля в любую годину прокормит. И встречи в этой экспедиции только укрепили меня в этом мнении. Конечно, это не значит, что государство имеет право поступать с сельчанами так, как это было в 90-х. Много оно отняло у крестьянина в эти годы, пора бы уже возвращать долги. Но в чём я совершенно уверен, так это в том, что, даже если государство свои долги вернёт селу сполна (в чём я сомневаюсь), жизнь не оживёт без одной важной составляющей: той искры, которая придаёт каждодневному тяжёлому крестьянскому труду высший смысл, открывает горизонт. Я думаю, вы понимаете, о чём я. А Нина Геннадьевна поняла это, точнее, восприняла душой это уже много лет назад.

Из дорожного дневника М.Сизова:

9 кирпичей

Наконец подъезжаем к Квашнино. Антонина уже издали показала на верхушку холма:

– Часовню видите? Она ещё не обшита, не опушена, каркас один. Один предприниматель меня спрашивал: «Что у вас там за беседка стоит?» Издалека-то она и вправду беседку напоминает.

Тоня смеётся, а Петрович поправляет:

– Что ж такого? Она и предназначена для беседы – с Богом.

Игорь передёргивает рычаг переключения скоростей, медленно ползём в гору.

– Хорошо, дождя нет, – заметила Настасья. – Я, бывалочи, звоню Тоне по сотовому: «Ты где?» Она: «Угор штурмую». Осенью-то, в самую склизь, не сразу сюда въедешь.

– Вниз обратно скатывалась, поперёк разворачивало, но, слава Богу, ещё ни разу не переворачивалась, – успокаивает нас Антонина.

Но вот мы и на вершине, выбираемся из нагревшейся машины... Господи, какой отсюда открывается вид! Гляжу, Анатолий Петрович тоже остановился, вдыхает полной грудью свежесть синеющей внизу реки, сосновых лесов и душистого разнотравья...

– Да, Тарнога-то шумная, – слышу за спиной голос Настасьи, – а здесь благодать!

Мне, жителю большого города, смешно слышать про Тарногский городок, что он «шумной». Но здесь, в Квашнино, и вправду как-то особенно спокойно на душе. Стоишь тут на холме, любуешься видом – и в голову не лезут мысли, что бездарно время теряешь, что надо бежать куда-то. Здесь такое место, где ты всё успеешь, ничто от тебя не ускользнёт, времени – океан. Здесь, наверное, и сон по ночам здоровый, можно выспаться за пять часов.

– Все, кто приезжает сюда, хорошо себя чувствуют, – подтверждает Антонина. – У свекрови гипертония очень сильная, так она два месяца здесь блаженствовала, потом три года без таблеток жила. Одна девушка позвоночником мучилась, здешней голубой глиной погрелась – и тоже вылечилась. А какой здесь мёд пчёлы собирают! И картошка хорошо родится, и белых грибов в лесу полно. Вы объявление в газету дайте, кто хочет, пусть приезжает на жительство.

Осматриваем часовню. В основание её, под каждый угол, Антонина положила шесть кирпичей, привезённых из Маркушей. Каким-то чудом они сохранились от храма, построенного преподобным Агапитом и подчистую снесённого в советские годы.

– Мне их маркушевские жители дали – всего девять кирпичей. Оставшиеся три положу под верандочку, – поясняет женщина. – Обязательно её пристрою к часовне, чтобы можно было сидеть и на реку смотреть... Но пойдёмте в дом.

Большой родительский дом Тони стоит в начале улицы. Дальше – сорок пустых дворов и... новенькая телефонная будка. На днях связисты приезжали и поставили, выполняя распоряжение Президента о всеобщей телефонизации России. Кому тут звонить? Кроме Антонины, сюда на лето из Мурманска и Тотьмы приезжают только две семьи.

– А вы говорите, священника некуда поселить, – киваю на пустующие дома.

– И то правда! Сейчас как раз дорогу мимо Квашнино отсыпают и в Тарногу будет удобно ездить. Полчаса – и уже в храме.

Дорога домой

В доме по-хозяйски прибрано, на стенах иконы, фотографии в рамах, – уезжая в Тарногский городок, Тоня ничего не тронула, надеясь вернуться. Она гремит посудой за огромной русской печью, собирает на стол, а я, пользуясь моментом, расспрашиваю о жизни.

– Родители мои местные, коренные, – вспоминает хозяйка. – В этом доме нас восемь детей было, пятеро братьев и три сестры. Я самая последняя, 12-я по счёту. Кроме нас-то, живых, ещё рождались дети, но умерли во время войны от голода и болезней. Мама не считала себя верующей, хотя перед едой и сном всегда молилась и ни одного аборта за всю жизнь не сделала. Она ещё жива, слава Богу, только лежит парализованная, брат Витя за ней ухаживает – отсюда в трёх километрах, в Каплинской. Остальные дети разъехались кто куда. Я поначалу тоже дома почти не жила.

В шесть лет, как раз перед школой, заболела я трофическими язвами на ноге. Школа была у нас в Каплинской, и туда пешком хромать оказалось очень тяжело. Так что почти и не училась, тем более что скоро меня вообще в больницу увезли. К пятому классу я уже не могла обходиться без костылей, а потом вообще потеряла способность передвигаться, только ползала. В Ленинграде сделали мне операцию на ноге, с аппаратом Елизарова. Стало возможно ходить с палкой, но язвы не проходили. Обычно они случаются из-за повреждения крупных нервов – тогда ткань становится как бы неживой и кость начинает крошиться. Всё же удалось мне поехать в Иваново и поступить учиться на портниху. Больше и некуда было – официально я закончила пять классов, и ещё за три класса учителя мне проставили троечки в аттестат, спаси их Господи.

Закончила я швейное училище и вечернюю школу в Иваново, вышла там замуж, дети родились. Но замужество оказалось неудачным...

– Муж пил, что ли?

– Нет, он не пил и не курил, поскольку он татарин.

– Мусульманин?

– Как сказать, такой двоякий-троякий. Говорил: я мусульманин, свинину не ем. А когда сало попадалось, хорошо кушал. Мне это не нравилось: «Если ты мусульманин, то и веди себя по-мусульмански». Он купил Коран, меня заставлял читать. А я тогда читала Библию... Ссоры были огромные, они ж народ сердитый. Стал он мне всерьёз угрожать. Ну, думаю, пора бегством спасаться. Что я и сделала...

Уйти было тяжело, сыну ведь два годика, дочке – пять. Сына я тишком увезла в деревню, сюда, в Квашнино, а когда вернулась в Иваново, муж просто не пустил меня домой, сказав: «Дочку я не отдам». Я обратилась в милицию, но надо мной только посмеялись: идите в суд. А у меня такой характер: решила – никакого суда не будет! Как раз был праздник, День ВДВ, десантники по улицам гуляли. Выбрала я самого крепкого парня, подхожу: так вот и так, не отдаёт мне муж дочку. Он всё понял, и вот в 12 часов ночи я, моя подруга и он стучимся в дом. Муж спрашивает через дверь: «Ты одна?» Отвечаю: «Конечно, одна». А такая была договорённость: он открывает, десантник его хватает, подруга бежит в дом и выносит мою дочку. Десантника же предупредила: «Только не бейте, просто подержите». Всё так и получилось.

Дальше где прятаться? Я была уверена, что муж предпримет розыски и, если поймает, пришибёт. Побежала по одному адресу, там никого, а на столе ключи от КПП лежат. Забыл их сожитель хозяйки квартиры, он в воинской части работал. Схватила я ключи и побежала с дочкой туда. Муж всю ночь нас искал, всех обошёл, но в военчасть не сунулся. В пятом часу утра ко мне на КПП постучали: пора уходить. Отправилась я к соседке. Та решила в семь утра сходить в магазин и нас заперла, занавесками окна задёрнула. А муж как-то прознал, прибежал, замки сломал и дочку вырвал. Хотел мне двинуть, да успела уклониться от кулака. Ушёл он с дочкой, а у меня всё упало... Потом такой гнев поднялся: «Всё! Возьму теперь десять мужиков, камня на камне от дома не оставлю!» Подруга пришла, говорю ей: «Дай мне верёвку». И с верёвкой пошли мы искать мужиков.

А раньше, когда мы ещё на КПП сидели, дочка сказала мне: «Мама, я хочу с тобой жить». Я ей: «Если папа тебя заберёт, то скажи ему об этом». И когда он её утащил, она расплакалась, мол, хочу с мамой. И вот мы выходим с этой верёвкой, а навстречу по улице он идёт, тащит дочку за руку, как куклу. Кинул её в мою сторону: «На, возьми своё...» И мата добавил. Я так и села на дорогу...

Вот после этого я окончательно вернулась сюда, на родину. Решила: всё, хватит с меня приключений.

– А сейчас где дети?

– Дочка учится в Устюге на юриста, а сын здесь, в 9-м классе.

– Пенсии-то вам хватает?

– Это самый тяжёлый вопрос, даже говорить не хочется... Ну, разве на две с половиной тысячи детей прокормишь? Иногда таксую. Вчера, например, на хлеб не осталось – пришлось за баранку садиться. Я раньше много извозом занималась, сначала на «Оке», потом в долги влезла и «приличную» машину купила, «семёрку». Потому что в таксопарке стали коситься: «Слушай, Тоня, мы, конечно, всё понимаем, но в «Оку» пассажирам садиться непрестижно. Или машину меняй, или...» Вообще-то в таксопарке мне рады, сейчас зовут на постоянку, но я отказываюсь. Эта работа просто убивает: пассажиры за дорогу изливают все свои неприятности, ругаются, часто рассчитываться не хотят, всё такое... Думаю, может, «семёрку» продать и с долгами рассчитаться? Но жалко – там ручное управление установлено, с большими трудами его достала. Да и «Оке» недолго осталось бегать – на чём мы с Настей путешествовать будем?

Хозяйка смеётся, а я с удивлением смотрю на эту, в буквальном смысле, хрупкую женщину: откуда в ней силы берутся? И возвращаю к серьёзному:

– А в Бога по-настоящему вы когда поверили?

– Да страшно рассказывать, – Антонина раздумывает, стоит ли продолжать. – Понимаете, когда мне врачи сказали, что ногу надо ампутировать, решила я умереть. Потому что без ноги подрабатывать не смогу, а на одну пенсию как с детьми-то? Они тогда малые были. Легла в постель: всё, думаю, больше никогда не встану...

Адрес, по которому можно написать Антонине или пожертвовать на часовню: 161560, Вологодская обл., с.Тарногский городок, ул. Верхняя, д. 13, кв. 5. Антонине Петровне Маминой.

(Продолжение следует)

назад

вперед