Возможно, главный труд жизни моей всё-таки писательский. А что?! – строитель я если не худший, то и не выдающийся. Прочие довольно многочисленные профессии, коими вынужден был овладеть в изобиловавшей самочинными переменами жизни, могу задекларировать, но говорить о преуспеянии в них едва ли приходится. И как писатель, я тоже, конечно, не скажу, что ах! – но что-то из того, что не поленился и записал, запросто может оказаться полезным последующим поколениям. Постройки, даже величественные, время рушит походя; прочие труды человеческие и вовсе суетны, единовременны. А мои записки, глядишь, продолжат служить отрекающимся быть «как все».

Из строчек этих сквозит будто гордынька, превозношение. И один неглупый человек, прочитав мои первые «Записки», тактично укорил меня в самолюбовании. Толика истины здесь есть – грешен, тщеславлюсь и прошу в том у Бога исцеления. Но в оправдание да в объяснение замечу: главный объект моего наблюдения, осмысления – я сам! Познай себя – и познаешь вселенную, утверждали древние. Обязательно следует к тому добавить: познавая Бога, познаёшь себя. И тут не только и не столько горделивая поза, сколько мучительно-необходимое отыскание в себе грехов-изъянов, будто, простите за такое сравнение, уже позабытое нами действо по обнаружению и уничтожению вшей в нечёсаной шевелюре бродяжки.

Начинаю свой очередной дневник в порыве душевном – не весёлом, но настойчивом. Вчера прибыл в уездный город Окуловку с обширным багажом, поскольку собрался налаживать свою дальнейшую жизнь в местной глубинке, в родовых краях. Не лошадка привезла меня сюда, а грузовая машина, и не мешок с краюхой хлеба бросил в телегу, а под крышу забили мы с хорошим человеком Серёгой фургон грузового авто всяким стройматериалом. И денег у меня за год работы на «Акроне» накопился некоторый запас – три полноценные месячные зарплаты, но затея моя воспринимается «нормальным большинством» как несусветная, немыслимая афёра.

Сегодня, когда посетил «коридоры власти» уже не как бывалыча – областным начальничком-ревизором, а в роли простого просителя, то сам усомнился, расстроился: «Может, и впрямь афёра?!» Допускал, конечно, что простому люду много сложнее живётся на белом свете, много труднее решаются разрешительные вопросы, чем у тех, кто с деньгами, со связями, с положением. Но нынче вот притопал я ножками, а не подкатил на служебном авто с «блатными» номерами – и никто не ждал, не встречал меня, не радовался «искренно» моему появлению – «к нам приехал, к нам приехал, Андрей Владимирыч, дорогой!»; у пары дверей пришлось подпереть стены в ожидании своей очереди. Привыкай, сердешный, привыкай!

Не много толку вышло. И нечему удивляться! Чиновнику, втиснутому в рамки регламентов, зашуганному начальничьими взбучками, очень непросто реально оказать помощь страждущему. Вспоминаю, как сам поначалу на государственной работе изрекал очередному посетителю: «У вас нестандартная ситуация, и решать её придётся нестандартно!» Просто те алгоритмы, которые были определены служебным уставом, оказывались совершенно непригодны для решения частных житейских проблем. И фразу о «нестандартной ситуации» я сперва употреблял со вкусом, потом притомился, а затем оставил, осознав, что «стандартных ситуаций» в жизни не бывает вовсе.

Стандартных ситуаций не бывает, а жизнь-то современная усложняется! Оттого и линия партии и правительства гнётся в сторону изощрения: следует предусмотреть все возможные варианты, заложить их в компьютер, чтобы потом только Enter нажимать, распечатывать на принтере и быстро выдавать справки и разрешения с оплатой по прейскуранту. Не получается, ребята! Как прежде, так особенно теперь! Для того чтобы убедительно отвечать на вызовы современности, особенно помогать людям, желательно, как это больше было заведено при царе Горохе, иметь волю – политическую, руководящую, человеческую.

БЫТЬ ПО СЕМУ! – помните такую формулировку? МНЕ ПОРУЧЕНО, И Я РЕШИЛ! – вот как надо мыслить и действовать на подобной работе.

Иначе выходит уморительная до жути картина – чиновник-исполнитель пытается собрать «пазлы», мозаичную картину, а ничего у него не получается, потому что не подходят друг к дружке имеющиеся в наличии заготовки. И другой чиновник, его начальник, с опозданием признав невозможность «управлять по-прежнему», едет в столицу, где робко пытается объяснить, что «пазлы» бракованные – они не складываются.

Очередная столичная тусовка заканчивается оформлением протокола заседания, где, как в детской игре в «испорченный телефон», извращённо изложена суть проблемы.

Ржавая шестерня законодательства если и поворачивается со скрипом, так лишь через несколько лет выходит «издание переработанное и дополненное», которое… не помогает, а ещё более осложняет работу. «Пазлы» увеличились численно, но по-прежнему не подходят друг дружке.

А всего-то – воля нужна! Чтобы мог начальник реально помогать людям. Чтобы у него были деньги, власть! Власть подлинная! А то ведь спущенные сверху глупости на местах извратят до окончательного абсурда. И помогать если кому и будут, так своим, по блату – вопреки закону, в нарушение регламентов.

А я им нынче не свой!

И о воле руководящей могу этак рассуждать лишь теперь, как человек безработный, безответственный – не при делах, диплом Академии Госслужбы покрылся пылью. Могу юродствовать.

Представьте, в отчаянной ситуации приходит человек к НАЧАЛЬСТВУЮЩЕМУ и говорит: «Хочу порадеть стране, родному региону. Умею то и то, у меня вот такие способности. А деревня умирает. Помогите оформить документы, помогите немножко материально, и приложу все силы и умение, чтобы эта конкретная деревня осталась жить». А ему руководитель говорит: «Вижу, что ты человек дельный. БЫТЬ ПО СЕМУ! Вот тебе мешочек со звонкой монетой, вот тебе моё слово, что никто не станет чинить тебе препон в твоих намерениях. Но! Спрошу с тебя по строгости, если обманешь. Головой ответишь!»

С трудом такое представляется? Но ведь так жили наши далёкие предки. Так они войны выигрывали, так страну отстраивали. Старец Паисий Святогорец говорил: «Для того чтобы преуспеть, надо иметь шальную, в хорошем смысле этого слова, жилку. В соответствии с тем, как человек использует эту шальную жилку, он становится или святым, или героем». Такую жилку Лев Гумилёв называет пассионарностью. Нынешние тити-сити-менеджеры и по сути своей, и по назначению на важные решения мало способны. У них инструкции, циркуляры, ипотека и капризные жёны. Они – грубо сказано, но – суть прислужники оккупантов. Оккупанты – это не обязательно фашисты, не обязательно даже иноземцы. Это… ПОЛЬЗОВАТЕЛИ произведённого кем-то другим добра, суть – паразиты. А паразиты ничего путного не решают. Они жрут и вяло плодятся. А производители не имеют времени и желания наводить порядки. Они же производители!

У нас нынче президент да самые первые лица могут принимать подобные решения – волевые, говорить: «БЫТЬ ПО СЕМУ!»

Не спорю, что сохранились отдельные личности на самых разных этажах обветшавшей власти, которые ухитряются действовать так и нынче. Даст Бог, и мне попадутся. Но это такая редкость! Простые люди – те да, помогали. За них Богу молюсь. И верю, что ещё встречу таких. И сам, Бог даст, кому-то помогу, как помогал мой покойный родитель.

Но и с простыми людьми хуже стало в глубинке. Не про всех речь, а всё про то же несчастное большинство. Обеспечить потребительский рай духовно, а тем более культурно неразвитому человеку – это всё равно что привить мистицизм человеку недоброму, неправославному. Страшный результат выходит.

Сегодня совершил выход в город. Был на рынке, в магазинах, на вокзале. Райцентр «цветёт и пахнет», в продаже имеется то, что провинции прежде и не снилось. И «крутые тачки» носятся туда-сюда, но уже не вижу тех окуловчан, которых видел ещё в прошлом году. Страшная метаморфоза! И новые возможности втянули когда-то душевных, непритязательных сельчан в потребительскую гонку: «Да разве это зарплата?! Да разве это машина?! Да разве это дороги?! Да разве это работа?!» – перечислять можно до бесконечности. Но самое страшное, что настроения такие протестные распространяются и на близких, на сродников. Мне должны, я – прав! У меня – права! Конституционные!!

Возможно, это просто день такой. Настроение такое. Наверное, оттого, что весна задержалась в этом году. Но я всё больше боюсь людей. Боюсь нелюбви. И прихожу к выводу, что, если тебе ничего не делают, это вовсе не значит, что тебе от этого ничего не делается. Например, если тебе не говорят «пожалуйста» в ответ на твою благодарность. Если тебе не смотрят в глаза. Если тебя вообще не видят, как будто бы нет тебя на белом свете. Видят протянутую тобою денежную купюру, бросают тебе чек, протягивают тебе полиэтиленовый пакет, но тебя – не видят!

Конечно, я преувеличиваю! Когда ехали мы в Окуловку с Серёгой, я вдруг ощутил настроение, будто всё плохое у меня осталось позади, а теперь я еду в сказку. И действительно, прежде я, оказавшись в глубинке, сразу ощущал перемену в людях, природе, животных даже. А теперь эта разница умаляется. Куда дальше бежать, люди добрые!

…Особенно интересно, что пишу – и сам не знаю, как сложится дальнейшая моя судьба. Смогу ли я обустроиться на новом месте? Такой, какой я сегодня есть. Ведь я толком ничего не умею – по-деревенски! И возраст уже такой, что не знаю, насколько силёнок осталось. И один я пока – один-одинёшенек.

Так что делайте ставки, господа хорошие! А я всю правду напишу, ничего про себя не утаю, хоть и не клянусь. Попробую, вот и всё. Без вымысла. Напишу сердцем, а вы сердцем попробуйте прочитать. Мы с вами одной крови, коль мы Христовы!

30.03.09
По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.
Путешествие в обратно
Я бы запретил,
Я прошу тебя, как брата,
Душу не мути.
А не то рвану по следу –
Кто меня вернёт? –
И на валенках уеду
В сорок пятый год.
В сорок пятом угадаю,
Там, где – Боже мой! –
Будет мама молодая
И отец живой.
(Геннадий Шпаликов)

Едва ли стану впредь записывать каждый свой прожитый день, но эти – мартовские последние деньки – являются определяющими для моей последующей жизни, да и уж больно благодатно здесь стучать по клавишам, в уютной тишине сельского дома, под приглушённый аккомпанемент кухонной бюрократии Юрия Николаевича да потрескивание полешков в печке.

У меня в Новгороде тоже оставлены печка и тишина. Но нет Юрия Николаевича, нет духа отцовского, которым напитан весь этот старый дом, доставшийся нам от почивших старушек-накопительниц. Упокой, Господи, их душеньки, да не вмени во грех такое заступление!

Нынче я в мажорном настроении. Погода пасмурная, но уже побеждает весна, и время от времени мы с Юрием Николаевичем вздрагиваем: шуршит и бумкает на кровлях. Это сползает снежная перина со старенькой крыши, которую готовлюсь капитально чинить.

Утром ездил в районную администрацию. Об этом и хотел рассказать в первую голову. Когда прибыл туда, зашёл в приёмную, неизменно неласковая секретарша на мой простой и прямой вопрос: «Глава на месте?», не чуя во мне важную персону, небрежно отреагировала вопросом: «А вы договаривались?» Не успел я с ней попикироваться или подмаслиться, как в приёмную из коридора по направлению своего кабинета стремительно ворвался САМ.

– Геннадий Владимирович, пяток минут не уделите мне? – я вложил в голос и толику почтительности, и наработанной прежде руководящей самоуверенности.

Он бегло осмотрел меня, так же быстро принял решение не здороваться за руку и, недовольно мотнув головой, произнёс:

– Вообще-то, особенного желания не имею.

Не успел я что-то подобрать для этой обескураживающей ситуации, как он добавил:

– Ну, заходи!

Причина такой неласковости мне была отлично известна. Ещё при жизни отца я участвовал в акции Алексея Георгиевича Родионова с командой. Мы устанавливали поклонные кресты на территории Окуловского района и самого города. Родионовцы делали всё стремительно, с размахом и со вполне понятным расчётом, что дальнейшие заботы по уходу за установленными крестами возьмут на себя местные жители или, что бывало значительно реже (но бывало), местные власти. Геннадий Владимирович тогда только вступил в должность главы района, неожиданно победив на выборах прежнего верного прусаковского вассала, фамилию которого теперь даже и не припомню. Неудачника забрали потом в областной центр на приличную должность, а Геннадий Владимирович, вчерашний окуловский военком, столкнулся с целым ворохом хозяйственных проблем, которые пока ещё не умел решать совершенно. И когда ему предложили что-то установить на одной из городских площадей «на халяву», он, естественно, согласился с удовольствием, потому что это было бы сделано «уже при новом руководителе», работало бы на его авторитет.

Я говорю об этом без малейшего сарказма и издёвки – такова жизнь, а за Котина скажу лишь, что знаю его и нынче только с лучшей стороны. Это вчера военный человек, с верными принципами, не заносчивый в общении с простыми людьми. Мне было малость неприятно видеть, когда он вынуждался угощать за скудный районный счёт всякую шушеру из Новгорода, от которой могло зависеть будущее Окуловки и района. Да, сам я сидел с этой шушерой за одним столом и пил чай за счёт района, а Геннадий Владимирович и меня тогда уговаривал не стесняться.

Позднее я всегда интересовался судьбой Котина, постоянством его манер. Скажу, что окуловчане, у которых справлялся, отзываются о нём с любовью и уважением, сетуя разве, что «не умеет наш глава выбивать деньги для района». При этом добавляли: «Но мы лучше будем с таким, чем с жуликом. Мы его ценим!»

В продолжение той истории, которую теперь вспомнил, признаюсь, что тогда сразу ждал неприятностей на будущее. Потому что поставить посреди городской площади восьмиконечный крест – действие, которое заведомо будет воспринято неоднозначно. Если бы мы установили там каменный барельеф Владимира Вольфовича Жириновского, вокруг которого навесили бы чугунные цепи, окуловчане покрутили бы пальцами у виска, да и забыли бы о том. А так мы получили целый ворох недоброжелателей, а среди них:

а) коммунисты-атеисты, мыслящие себя единоличными победителями фашизма и незаконным образом лишёнными власти;

б) лица, «радеющие» за чистоту веры отцов и воспринимающие установленный крест либо за «могильный», либо за сектантский, поскольку прямо напротив этой площади возвышается коттедж наделавшего шума баптиста-евангелиста;

в) эстеты, полагающие, что на площади стоило бы поставить что-то повеличественнее, поархитектурнее.

С последними соглашусь отчасти, потому что крест наш хоть и является, по сути, СИМВОЛОМ СИМВОЛОВ и знаменует торжество православия, но эстетически не вполне украсил площадь. Ребята быстро, профессионально выкопали ямку посреди круглой клумбы, собрали «изделие» и воздвигли его ввысь. Наспех перекрестившись, вскочили в «Газель» и помчались ставить следующие четыре.

Когда пришла весна, крест, слегка покосившийся, искушал светскую публику. Позднее он дополнительно потерял вид, оказавшись в зарослях бесцеремонного чертополоха, потому что районный трест зеленхоза резонно решил, что заботу о клумбе взяла на себя местная православная община.

В результате мы с Михаилом Александровичем на рейсовом автобусе приехали с лопатами и провели подготовительные работы, с Юрием Николаевичем оплатили работу по устройству тротуарной дорожки к кресту, осторожно упросили отца Сергия, благословившего когда-то установку креста, поручить кому-нибудь из прихожан уход за клумбой. И каждый раз, приезжая в Окуловку, я краснел перед главой, не имея возможности что-то сильно изменить, потому что местный батюшка мне говорил: «У нас там всё нормально! Пусть не лезут не в свои дела!», имея в виду богоданную власть.

Батюшка Иоанн Миронов благословил меня на строительство часовни. Я намеревался сделать это на том самом скандальном месте, надеясь, что Господь всё устраивает к лучшему, но отец Сергий предписал строить часовню где-то и как-то иначе, чем дело и кончилось.

Увы, «когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдёт!» Эта пословица справедлива и для атеистов, и для мусульман, а особенно для нашего брата. То, что мы традиционно и верно называем кознями бесовскими, имеет и самое приземлённое объяснение. Но священников осуждать грех, тем более что их резоны нам неведомы, – возможно, отец Сергий имел вескую причину для своего несогласия. Но я затратил столько труда – организовал сбор подписей жителей Парахина, взяв тем на себя обязательство перед ними; выступал на Городской Думе; внутренне готовился к такому непростому деланию. Признаюсь, что когда всё отложилось, то в глубине души испытал облегчение. Глупое, потому что вопрос был и остаётся, благословение отца Иоанна не снято, и мне, возможно, ещё предстоит этот труд.

Теперь та ситуация подзабылась в уме озабоченного повседневными сложностями районного главы, воплотившись в нехорошее, подозрительное отношение ко мне, грешному: «Чего он тут появляется? Чего хочет? Какие цели преследует? Отчего бывший начальник юродствует? Не нагорело бы мне за связь с опальным чиновником!»

Некоторое время мне пришлось потратить, чтобы доказать, что никаких других целей не преследую, кроме как заручиться поддержкой в деле переселения в глухое, умирающее село окуловской местности. Я сказал, что намерение о строительстве часовни – не брехни; оно не исчезло и, Бог даст, по благословению отца Иоанна Миронова будет исполнено мною, что я теперь буду проживать здесь, в пределах досягаемости главы, и с меня можно будет спросить, а также (тут я помахал своими госстроевскими «корками») я смогу быть полезен во многих проблемах строительного плана – как эксперт, как инженер, для участия в работе всевозможных комиссий и принятия грамотных решений.

На том мы и расстались. Напоследок Геннадий Владимирович протянул мне руку, я испросил его разрешения в исключительных случаях звонить ему на сотовый да ещё зашёл в отдел программного обеспечения, взял электронный адрес Окуловской администрации.

Мне добавил настроения тот нехитрый факт, что на привокзальном рынке удалось найти сушёных фиников для Юрия Николаевича. Автобус тоже не замедлил, а люди, плотно его заполнившие, произвели нынче на меня то самое прежнее, благодатное впечатление. С одним мужичком мы поговорили о нынешнем изобилии снега, опасном для ветхих крыш, другой доброжелательно подсказал мне (из-за запотевших окон я затруднился), где мы теперь находимся.

В общем, всё было здорово, и, выйдя из автобуса на своей остановке, у ЦРБ, я решил неожиданно нанести визит Татьяне Олеговне, главному врачу. Внутри больницы я нашёл много изменений. К лучшему или как? – ремонт выполнен современный, появились терминалы для оплаты услуг связи и коммуналки, люди, включая больных, лучше одеты, выглядят посовременнее. Нет уже тех патриархальных личностей из глубинки, которые прежде привлекали взгляд своей самобытностью, – нынешние личности выровнялись, нивелировались, как теперь принято выражаться. В приёмной главврача уже стояло «новьё», а не то обшарпанное офисное оборудование и мебель, что несколько лет назад, когда я наведывался сюда в качестве инженера технадзора от заказчика, курировавшего строительство нового корпуса. На полу – ламинат, стены оклеены виниловыми обоями, подвесной потолок.

Татьяна Олеговна была не одна, напротив сидела начальник отделения или типа того. Они мельком взглянули на меня, я кивнул головой, показав, что обожду в приёмной, и женщина продолжила что-то напористо выпрашивать у начальницы. Та, в свою очередь, объясняла своей собеседнице нынешнее бедственное финансовое положение, не позволявшее ей не то что исполнить просимое, но и даже что-то обещать на отдалённую перспективу. До меня донеслось из кабинета:

– Я была сегодня у главы. Он сказал, что в отдельные дни в районной кассе нет ни копейки!

Насилу я дождался, пока ушла та женщина. Мы поздоровались с Татьяной Олеговной, она сразу поинтересовалась, по какому я делу пришёл. Меня это немножко покоробило, потому что прежде мы могли общаться без протокола. Ну что ж…

– Был я у главы сегодня, Татьяна Олеговна. Собираюсь, как вам уже прежде говорил, перебираться в ваши края. И на всякий случай прошу вашей поддержки, если что. Вы же депутат, авторитетный человек.

– Да, конечно… – она тут же перевела разговор на свои сложные дела. – Видите, что у нас творится!

– Да, Татьяна Олеговна! Помните, как хорошо прежде шли дела!

– Да, а теперь всё встало на стройке.

– А тепло дали на корпус?

– Да, по сто с лишним тысяч ежемесячно платим! А санэпиднадзор не разрешает нам заселяться до окончания работ. Вот и теснимся в старом здании.

– А помните, вы нам обещали помещение под молитвенную комнату?

– Помню, – вздохнула она, – всё помню! И вам обещала, и отцу вашему, Царствие ему Небесное! Я же в Бога верую, в храм хожу, – показала рукой на набор икон в книжном шкафу.

– Я ни на чём не настаиваю! – говорю негромко, потому что слышу – в приёмную вошли люди. – Но у нас с вами теперь надежда разве что на Господа!

– Согласна, Андрей Владимирович! Но некуда, понимаете?! Некуда!

– Хоть бы столик с лампадкой да иконочки где в коридорчике, в уголке… Больные же ведь!

– Надо посмотреть. Не знаю где. А пожарник? Он меня уже два раза штрафовал!

Дожились мы, люди русские! Обложили сами себя законами железными, бездушными. Да разве от лампадок Божьих люди гибнут? Там, где водка, сигарета, – там и бетон горит, и арматура стальная плавится. Где нет места Богу, люди не то что мрут – они там и не рождаются!

Ночью просыпаюсь от душевной тягости. Раздумался: не уснуть, не успокоиться. Главный в районе гневается, видишь ли, что крест православный поклонный поставили, где безбожники храм Николая Чудотворца под магазин переделали. Так ты не гневайся, а иди, бедняга, к тому кресту, проси у Бога и у Николушки помощи. Глядишь, подкинет деньжат Угодник Божий. Ведь ты же в отчаянном положении, что тебе терять?! И на что надеяться?

Вспоминаю историю, случившуюся с моим сродником – Олегом Я. Он работал заместителем командира пожарной части. Начались у него нестроения с командиром, а до пенсии военной оставалось всего ничего. Обратился он ко мне за помощью, поскольку я общался «с сильными мiра сего», близко знакомыми с его начальником. Мне это сильно претило, но, не желая отказать другу и родственнику, я сделал это и получил ответ, которого ожидал:

– Нельзя вмешиваться в чужую кадровую политику!

Я, в свою очередь, так посоветовал приунывшему совсем Олегу:

– Если исчерпаны средства земные, нужно попробовать обратиться к помощи сверхъестественной. Сходи в храм, поставь свечку Николушке.

Прошёл некоторый срок. Интересуюсь, как дела.

– Да никак! Всё плохо.

– А в церкви был?

– Был вчера! – огрызается. – Толку-то!

– Подожди немного, – прошу тихо, но твёрдо.

И что вы думаете? Меньше чем через неделю снимают с работы евоного начальника! Проблема решается кардинально.

Но что удивительно: через некоторое время тот же начальник получает должность ещё лучшую, чем была у него прежде. Ох, Николушка, никого не обидел, снисходительный к слабостям человеческим!

Вот и главврач – не исполнила обещание, ОБЕТ, по сути дела. Пока дела шли хорошо, ездили губернатор с заместителями в гости, выделяли деньги на стройку, закупалось новое оборудование, она решила, что довольно золотого крестика на шее. Я испытываю глубочайшее к ней почтение. Ответственный, порядочный человек, она обхватила теперь голову руками в глубокой задумчивости о порученном ей деле. И если на других работах – на заводах или в частных фирмах – руководители в ответе за своих подчинённых, здесь присоединяется печаль-заботушка о многих-многих болящих. Ведь это крупная районная больница, страждущих свозят со всей округи: всяких-разных – со страшными повреждениями, включая душевные. Каждый день решает она ребусы, за которые не возьмётся никто другой, хоть бы, например, глава района, обратись она к нему в отчаянии. «Татьяна Олеговна! – воскликнет он. – Я не медик! У меня своих забот полно. Ты сама знаешь!»

Какое там – медик! Часто приходится решать такие вопросы, которые к диагнозу и выписке лекарств отношения не имеют – нет электричества в пищеблоке, в операционной крыша потекла, привезли больных, которых некуда уже разместить, и долги, долги, долги.

И она не вполне уповает на Господа в своём тяжелейшем служении. Оттого женщине-руководителю особенно тяжко, а дело её лишается долговременной перспективы. Мы все на краю сегодня. Взлетать или падать!

А я сам?! Я же должен в набат бить! Я их должен как-то встряхнуть, как-то объяснить. Ведь мой родитель с ними понастойчивее был, а я как замороженный.

Тяжело на душе. Такое ощущение, будто смерть с ногами на грудь забралась. И нет у неё косы; не череп, а усталое женское лицо. Смерть ты, смертушка! Утрудилася с нами, грешными!

(Окончание следует)