ПАЛОМНИЧЕСТВО

БЛАГОВЕЩЕНИЕ В НАЗАРЕТЕ

встретил наш корреспондент, паломничая по Святой Земле

Как подумаешь о том, чем была в прежние времена Святая Земля для русского сердца...

Добирались паломники до неё с огромными трудами: где можно – ножками, с узелком сухарей; где нельзя пешком – плыли морем, страдая много суток морской болезнью и вглядываясь напряжённо в горизонт: не видны ли ещё Палестины? Дорога казалось бесконечной, но люди всё равно отправлялись в трудный путь, надеясь, что Господь поможет – подаст хлебушка рукой доброго человека, найдёт место для ночлега, разбойному люду закроет глаза на путника, схоронившегося за кустом.

Так было раньше. О советском времени известно, что лишь раз в год, редко два, небольшую группу священнослужителей могли выпустить за рубеж, поклониться Гробу Господню.

А сегодня-то? Плохо ли, хорошо ли это, но дорога до Святой Земли занимает теперь всего несколько часов по воздуху. Паломническая служба, выбранная из множества других, позаботится о том, чтобы твой путь был устлан розами, притом без шипов. А паломнику остаётся только радоваться и благодарить Бога за дар, глядя из иллюминатора на взбитые сливки облаков внизу, на синюю гладь Средиземного моря... Должно быть, за тем сюда и едет современный человек, многозаботливый и осуетившийся, – за радостью, покоем. Положить ладони на тёплые древние камни, которые помнят Спасителя, и ощутить себя в Отеческих объятиях. Может быть, так.

* * *

Вот и мы, семеро паломников, садимся в Сыктывкаре в самолёт, бросаем прощальный взгляд сверху на заснеженную ещё родную землю – апрель всё-таки, на тайгу с проплешинами вырубок... И в голове не укладывается, что уже завтра будем в Вифлееме. Чтобы меньше предаваться мечтам, достаём записки с именами живых и усопших и начинаем читать, разделив листочки между собой. И кажется, что нас не семеро отправляется на Святую Землю, а сотни и сотни – наши родные незримо с нами. А группа подобралась как одна семья: есть батюшка – игумен Игнатий (Бакаев) со своей верной келейницей монахиней Марией – и пятеро чад из максаковского прихода, на редкость дружного.

...Самолёт, подрагивая, касается Святой Земли. Первое впечатление – цветущее деревце возле здания аэропорта, всё усыпанное ярко-лиловыми лепестками. Весна! Свежий ветер, в Тель-Авиве прохладно, кутаемся в свои плащи.

Нашего гида Сергея мы узнали по табличке: «О. Игнатий. Покров». Им оказался высокий худощавый человек с умным непроницаемым лицом. Позже было любопытно наблюдать, как под действием человеческой теплоты от нашего батюшки исчезает в Сергее эта отстранённость, вполне объяснимая. Её можно назвать профессиональным заболеванием экскурсоводов, ведь сотни раз приходится повторять одни и те же затвержённые, выверенные фразы, общаться с бесчисленным множеством людей.

Но порой, во время долгих переездов, Сергей забывал о работе и включался в общую непринуждённую беседу, вместе со всеми заслушивался историями батюшки – и было странно видеть какое-то детское выражение на его лице.

* * *

Вифлеем встретил дождём. Улочки здесь такие крутые, что нетрудно поскользнуться на мокром асфальте, что и произошло с одной из наших женщин (она потом шутливо рассказала о «вифлеемской печати» на колене).

Было раннее утро, и мы сразу отправились в храм Рождества – он как раз находился недалеко от гостиницы, на горе. В этот час Вифлеем только кажется спящим, ведь из динамиков мечетей призыв муэдзина уже прозвучал. Вот на террасе дома, уставленной пузатыми горшками с цветами, уже белеет аккуратно заправленная постель.

Пока идём, успеваем заметить, что город двух- или трёхэтажный. Дома сложены из камня того тёплого оттенка, какой имеют у нас буханки пшеничного «городского» хлеба. Сразу вспоминается, что и переводится-то «Вифлеем» как «город хлеба». Кое-где для будущего строительства навалены глыбы известняка – ну, точь-в-точь огромные хлебные буханки.

Вот он, храм Рождества Христова. Когда-то главные его ворота были широкими, под высокой аркой. Их заложили, чтобы не дать возможность туркам врываться в храм на лошадях. И теперь главный вход в храм низкий и довольно узкий – он так и называется: «Ворота смирения».

Проходим по огромному гулкому залу. Ввысь уходят серые колонны... Но улыбкой встречает нас Богородица – знаменитый Её Вифлеемский образ, на котором Она изображена в радости. Рядом – стёртые за века ступени жёлто-розового камня, ведущие в пещеру, где и родился Спаситель. Вход туда пока закрыт – по-домашнему задвинут чем-то вроде кресла, на котором во время службы сидят престарелые батюшки. Ровно в шесть утра каждый день из года в год происходит одно и то же: служитель вносит кресло в пещеру, тем самым освобождая вход для паломников.

Перед вертепом: «Яру-бархам-Яру-бархам...»Перед вертепом
Перед вертепом: «Яру-бархам-Яру-бархам...»

Да, тут уже чувствуется родная теплота православного храма. Ликуют краски на иконе Рождества Христова над Звездой, горят десятки светильников и лампад. Черноглазая монахиня, не обращая ни на кого внимания, совершает привычную работу – готовит книги для священников, заправляет светильники. Она наливает в лампады масло из большущей бутыли, тянет за шнур – и лампады поднимаются вверх. Движения её такие уверенные, сильные, что мне почему-то вспоминается ферма в бабушкиной деревне, где так же сосредоточенно и ловко работали доярки. Коровки, овцы – ну да, понятно, почему они вспомнились: тут же две тысячи назад был хлев, «домашние звери стояли в пещере, над яслями тёплая дымка плыла»...

Мы пришли сюда и назавтра, но народу было уже много, все старались приложиться к Звезде, возникла неизбежная сутолока и уже не было той чинности, что накануне. И монахиня в страшном беспокойстве бросалась к распластавшимся у Звезды людям, мешая русский язык с родным – то ли болгарским, то ли сербским: «Пожалуйста, осторожно! Лампадки да не лупите!» Лампадки и правда жалобно позвякивали, но всё обошлось. Пожалуй, этой матушке бестолковые овечки часто вспоминаются в такие минуты...

Мало здесь места – над головой закопчённый потолок полукругом, за спиной – дверь, вся изрезанная чьими-то ножичками (может быть, это своеобразные записки на вечное поминовение – имена, даты...). Слева – бордовый занавес из кожи, задубевшей от времени и жара. Кажется важным и дорогим всё, даже медные скрепы-заклёпки на занавесе запоминаешь, которыми чья-то рука давным-давно чинила его. А на старинном светильнике, в который теперь вкручена новомодная энергосберегающая лампочка, по кругу – пятиконечные звёзды. (Как много в начале 90-х говорилось в разных страшных книжках об этих «большевистских» звёздах, которые при советской власти и на Кремле зажглись, и на ёлках новогодних. А оказывается, это древний рождественский символ.)

Греческие светильники украшают «новогодние» шарыГреческие светильники
Греческие светильники украшают «новогодние» шары

Необычны светильники греков. Снизу к ним подвешены большие шары – точь-в-точь такими мы украшаем ёлку: синие, зелёные, красные. Это давняя традиция, но с зимними праздниками она никак не связана. Всё гораздо прозаичнее: эти шары препятствовали крысам залезать на светильник и лакомиться маслом. Но хоть давно на смену фитилькам пришла вольфрамовая нить, шары так и остались, потому что это красиво.

Идёт служба. Служат православные арабы и греки. Слышится незнакомое: «Яру-бархам-Яру-бархам-Яру-бархам-Яру-бархам...» – наконец, понимаю, что это читают сорок раз «Господи, помилуй» по-арабски.

Отстав немного от своих, убеждаешься, что древние храмы – это целый мир. В одном уголке «наткнёшься» на скульптуру Георгия Победоносца: он в натуральную величину и в образе рыцаря в доспехах – наверное, со времён крестоносцев бьётся там, в стене, с драконом. А в другом месте глазу откроется крохотный дворик. Дождик идёт, и мандариновое деревце цветёт посредине нежными белыми цветами. И такая тишина...

Иногда радуешься тому, что пришлось поплутать. Не пошли бы мы к храму на второй день «неправильной» дорогой – не той, которую указал Сергей, – и не показал бы Вифлеем на прощанье ещё одного хлебного своего уголка. Проходя быстрым шагом по тесной улочке на рассвете, увидели сцену: останавливается у одной из закрытых на ночь лавочек полицейская машина, дверь лавки распахивается – стремительно выходит молодой араб, весь в муке и с горячими лепёшками в руках, без слов отдаёт их водителю, и машина уезжает. Всё происходит очень быстро. Может, они братья, а может, это что-то вроде ежедневной повинности пекаря за какой-то проступок – кто знает, только хлеб остаётся хлебом, будь то дар или жертва.

И запомнился старый араб, что торговал у дороги бубликами – они здесь наподобие сильно вытянутой буквы «о»: улыбаясь, он протягивал всем синий пакет, полный бубликов. «Даром», – говорил, но никто почему-то не верил, а может, все были сыты...

Любить свою землю

Януар, хранитель Мамврийского дуба, сегодня...Януар, хранитель Мамврийского дуба
Януар, хранитель Мамврийского дуба, сегодня...

Невозможно забыть ещё одного старого араба – Януара, хранителя Мамврийского дуба, под сенью которого принимали Авраам с Саррой Пресвятую Троицу в облике трёх Ангелов. В обязанности этого человека уж Бог знает сколько лет входит открывать ворота паломникам и продавать им кусочки коры и жёлуди. Януар давно уже сам стал местной достопримечательностью – у этого бодрого старика несколько жён и девяносто внуков, многие из которых бегают тут же.

...и семьдесят лет назад, когда Мамврийский дуб ещё зеленел лествой70 лет назад, когда Мамврийский дуб ещё зеленел листвой
...и семьдесят лет назад, когда Мамврийский дуб ещё зеленел листвой

«А это я маленький!» – тычет он пальцем в открытку, где Мамврийский дуб изображён ещё зеленеющим, а под ним бегает босоногая ребятня, и этот малыш – он, Януар. Да будет по вере вашей – я плачу «ван доллар» за открытку, и добрый старик дарит мне ещё «за так» жёлудь, у которого шапочка великовата – от другого, наверное. Да и жёлудь, конечно, от другого дуба – от одного из тех молодых дубков, что растут поодаль, за оградой дуба-старца. А сам дуб-патриарх, вернее, то, что осталось от него за пять тысяч лет, представляет собой несколько обвитых железными обручами перекрученных-пересушенных гигантских стволов, навалившихся в немощи своей на подпорки... И в таком виде ты дорог нам; даже, может, ещё дороже – русское сердце привыкло жалеть то, что немощствует. И семье этой многочисленной, которую кормишь столько лет, ты дорог.

Не зазеленеть больше Мамврийскому дубу, если того, конечно, не захочет Господь.

* * *

На Святой Земле – весна, которая сюда приходит вслед за осенью. Всё в цвету: на некоторых деревьях только начинают проклёвываться листочки, другие стоят, усыпанные малиновыми, бордовыми, белыми, розовыми цветами. А ветви третьих и вовсе с плодами – урожай цитрусовых здесь убирают дважды в год. Бесконечны поля виноградников – лоза ещё не ожила, и деревца выглядят чёрными иероглифами на зелёном бескрайнем свитке. Местами алеют маки – прямо на камнях. И «наша» ромашка встречается – радуешься ей, как весточке с родины.

Вся зелень, которая нас окружает в пути, посажена руками человека. В библейские времена Святая Земля была покрыта дубовыми и масличными рощами, кустами орешника, виноградниками. Но завоеватели век за веком вырубали зелёный покров, и особенно постарались турки, которым нужен был лес для строительства железных дорог. Ко времени начала Первой мировой войны эти места потихоньку превращались в пустыню. Марк Твен, который когда-то путешествовал по Святой Земле, в «Записках простака» описывал свои впечатления: оголённые скалы с куцей растительностью.

Вновь зазеленела Палестина с приходом сюда британцев, которые во время Первой мировой освободили её от турок, правивших здесь 400 лет. Хоть англичане и воспринимали себя временщиками, это не мешало им сочувствовать земле и украшать её. А израильтяне уже продолжили начатое.

В одном месте нам случилось проезжать целое поле пеньков – грустное зрелище, тем более что сразу вспоминаются наши леса, беспощадно вырубаемые... Оказалось, что лет десять назад здесь, в финиковой роще, укрывались террористы и простреливали с возвышенности дорогу. Армии пришлось взяться за пилы, как ни дорога сердцу жителя Палестины матушка-финиковая пальма (в древности она и кормила, и согревала, и укрывала, и украшала).

Лев и голубь на стене, разделяющей арабов и евреевСтена, разделяющая арабов и евреев
Лев и голубь на стене, разделяющей арабов и евреев

Вспомнилось граффити на огромной стене, отделяющей Израиль от палестинских территорий: лев, символ Израильского государства, рвёт прижатого земле белого голубя в платке-«арафатке». Ко льву относятся надписи по-английски: «лицемерие», «деньги» и знак доллара, а на груди голубя кто-то, по-видимому израильтянин, написал: «Птица террора». Так вот назидательно и несколько странно для русских глаз. У нас с птицами и львами совсем другие ассоциации.

«Смотрите, вот и орудие! Самоходочка какая-то!» – закричал кто-то из наших. «Это израильские танки», – сухо констатировал Сергей. Юные солдаты – парень с девушкой, оба в бесформенных до безобразия камуфляжах, – приветливо машут нам руками. В Израиле обязательная воинская служба: со школьной скамьи молодёжь идёт в армию. Девушки служат два года, парни – три. Дисциплина жёсткая, зато дома можно бывать каждую неделю, а то и каждый день, если дом близко от части. Кроме того, демобилизованным выдаётся довольно крупная сумма «подъёмных». «Да и вообще, армия для изнеженных еврейских детей – отличная школа», – заключает Сергей. Его дочь тоже прошла через армию. С некоторой гордостью он уточняет, что она служила в разведке.

* * *

Разбойники здесь, на Святой Земле, как и в любом другом месте планеты, были всегда. Вот, например, проезжаем ущелье, где когда-то проходил знаменитый караванный путь Виа Марис, соединявший две цивилизации – Египет и Междуречье. В давние времена считалось, что если человек прошёл это ущелье целым и невредимым, то он может благодарить Бога, потому что разбойников здесь было особенно много.

«А это тюрьма Мигида. Здесь и томятся террористы, – показывает наш гид и сообщает интересную подробность. – В пределах этой тюрьмы не так давно нашли фрагмент мозаичного пола древнего храма, удивительной красоты. Но, к сожалению, нет возможности посмотреть на неё».

Как всё переплетено в жизни! И силы тьмы, и силы света, и красота. Как в будущей великой битве Армагеддон, которая будет происходить недалеко от этого места, холма Мигида. Именно здесь, в долине, которая сейчас так радует глаз возделанными полями, перед Страшным Судом сойдутся в последней схватке добро и зло... Ну а пока ещё есть время пожить на земле, израильтяне осушили здесь болота и сделали это грозное место главной житницей страны.

Вообще, любовь израильтян к своей земле, их труды на ней достойны восхищения. Ведь сажать семена приходится не только в долинах – большая часть поверхности страны занята горами. И где бы мы ни проезжали, за исключением пустыни, где ходят медлительные верблюды, – везде одна и та же картина: горы напоминают слоёный пирог из-за множества террас, сложенных из булыжников. В эти террасы засыпают плодородную почву и выращивают разные культуры. Это называется террасным земледелием, и оно очень древнее.

А на полях придумали делать так: в определённое время компьютер включает установки, и они капельками разбрызгивают воду, причём со всеми необходимыми минеральными добавками. Другой способ поливки: к каждому кусту подведены трубочки; таймер включает аппарат, и влага потихонечку начинает капать под корни. Это мы могли наблюдать и в монастырях, каждый из которых точно сад, и скольких трудов это стоит! Каждый кустик по земле заботливо обвит тоненьким шлангом... Есть даже установки, которые позволяют подвести датчик к кусту, и тот сам сообщает на головной компьютер, чего ему не хватает.

«Маленький Израиль себя кормит, и не только себя, – подводит черту сказанному Сергей. – Мне рассказывали про нашу картошку в ваших магазинах... Не укладывается в голове, как Россия с её потенциалом не может себя прокормить?!»

Отец Игнатий и сам скорбит о том же, но как смолчать – надо защищать Родину! И он говорит: «Да как... После распада Союза Россия превратилась в северную страну. Если на карту посмотреть, осталась ма-аленькая полоска, пригодная для жилья. У нас в Коми вообще девять месяцев зима. И вот нефть, газ, которые Бог дал России, – на них установлены мировые цены, то есть благополучная Европа пользуется ими за те же цены, что и мы. Это всё равно что поставить на одну дорожку третьеразрядника и заслуженного мастера спорта. Мы становимся, конечно, во всём неконкурентоспособными... В советские годы у нас была своя система хозяйствования. Всё было в одночасье разрушено – это такая беда! Хуже атомной бомбы. Как всё вернуть? Никто не хочет трудиться! Я вырос на маленькой таёжной речке Илыч, у нас в посёлке было 40 коров, овцы, свиньи. Сено давали нам косить. Для этого надо было подняться 200 километров по реке, с шестами – не было ведь моторов. А сначала заготовить лес (ёлку определённой длины, иначе она утонет), высушить, потом сделать два плота по 22 бревна в каждом, а ещё жерди нужны. А уж потом скосить эту полоску от реки и до леса и сплавить сено на плотах – вот каких трудов стоил сенокос! Отец у меня считать умел и говорил: всё это нерентабельно. Но иначе жить нельзя. И вот думаю: что я там приобрёл? Я научился труду, научился не теряться – в тайге проживу, сообразительности научился там... Сейчас у нас никто ничего не делает! Поля заросли. Нельзя работать, потому что невыгодно, говорят. Не дают. Сейчас пытаются правители, по крайней мере на словах, что-то сделать, но того опыта у них нет, что был, скажем, у Косыгина».

Вот такой «Доброслов» получился, в рамках статьи о Святой Земле, да простят меня наши добрые читатели за это, так сказать, смешение жанров.

Гора Радости

Мы стоим на вершине Елеонской горы, а перед нами лежит Иерусалим.

– Видите, вон в дымке виднеется гора Радости, – указывает нам Сергей. – Там находится гробница пророка Самуила, помазавшего на царство иудейских царей, в том числе царя Давида. А это наша с вами «гора радости», потому что с высоты её мы видим Иерусалим во всей его красе.

Вот он перед нами, старый город. Стены его возвели турки 400 лет назад, но они стоят на месте прежних стен, и если присмотреться, видны крупные камни разрушенного Иерусалимского храма. По территории он равнялся двенадцати нашим стадионам – гигантский храм древности.

Золотой купол мечети Омара в центре города скрывает Краеугольный камень, на котором был создан Адам; там же были и Святая Святых Храма, и ларец Завета... А вон чёрно-серый купол в виде капельки – католический храм «Господь плачет», единственный, где алтарь повёрнут на запад – на Иерусалим, в воспоминание того, как Господь стоял и плакал о его разрушении.

А вот эти золотые купола – русский женский Гефсиманский монастырь, церковь Марии и Магдалины, где находятся мощи св. княгини Елизаветы Фёдоровны. Давайте туда, в Гефсиманию, и отправимся.

Когда много лет назад я прочла горькое и страшное место в Евангелии о том, как Спаситель молился ночью в Гефсиманском саду и восскорбел духом, а ожидавшие Его ученики беспечно уснули, мне представился огромный тёмный сад. Кипарисы в нём касались верхушками звёзд, и Человек, молившийся в глубине сада, казался таким маленьким и одиноким... Кстати, прекрасный русский живописец Куинджи именно таким и изобразил это место – сумрачные громадные деревья, нависшие над Христом.

Но сегодня здесь светло и совсем не печально. Человек и сюда постарался привнести жизнерадостные ноты. Сад совсем невелик, даже хочется сказать «садик». Тут растут несколько старых олив, оттенком крон похожих на наши ивы (им около 800 лет!), разбиты дорожки и цветники... Лишь в католическом храме Всех наций (он построен усилиями двенадцати государств) всегда полумрак, свет падает лишь на камень, на котором Господь молился до крови.

А может, так светло в Гефсиманском саду из-за близости белых стен русского храма Марии Магдалины. Он был заложен в 1885 году в честь небесной покровительницы русской государыни Марии Фёдоровны. Для украшения церкви были приглашены лучшие наши живописцы, и до сих можно видеть на стенах и куполе прекрасные росписи работы Верещагина, Иванова. На освящение храма прибыли от Царской фамилии Великий князь Сергей Александрович с супругой Елизаветой Фёдоровной. Это было первое паломничество Великой княгини по Святой Земле, после которого она и перешла в православие. А похоронить себя завещала в этом храме – видно, очень он ей полюбился.

И вот мы стоим возле беломраморной раки святой великомученицы Елизаветы в правом приделе храма, поём тропарь. Странно думать, что вот здесь в 1920 году и упокоились навсегда честные её останки, с огромными трудностями доставленные из революционной России. А десятью шагами левее – рака с мощами верной её келейницы Варвары.

Отец Игнатий помазывает нас маслицем из лампадки над гробом великомученицы Елизаветы – за неимением под рукой кисточки выручает свечка. Тут же образуется за нами живая очередь обрадованных паломников из России, оказавшихся случайно здесь: «Ой, вы с батюшкой! И нас помажет пусть!» Две женщины из Подмосковья стали просить отца Игнатия исповедать их, но сделать это было невозможно, и батюшка со вздохом лишь ответил: «Молитесь, Господь поможет».

Горненское благоухание

За завтраком отец Игнатий проговорился, что с раннего утра напало на него уныние – с тех самых пор, как в половине пятого разбудил его крик муэдзина – протяжный и победный. Христиан, тем более православных, здесь, на Святой Земле, малая горсть...

Но знал ли батюшка, как его вскоре утешит Господь и что уже вечером того же дня за тем же столом мы будем праздновать торжество православия!.. В этот день мы попали на вечернюю службу в Горненский женский монастырь. Он принадлежит Русской Зарубежной Церкви. По плану экскурсии мы должны были лишь «завернуть» в эту обитель, глянуть одним глазком, поклониться чудотворному Казанскому образу Божией Матери – и дальше. Но был канун праздника Благовещения Пресвятой Богородицы, и Она не отпустила нас отсюда так скоро. Бедный наш Сергей поначалу переживал, что не укладываемся в регламент, ходил у стен храма нервными шагами, но потом смирился – деваться некуда: сел на лавочку и стал ждать.

Шла праздничная служба, дивно пели сёстры на клиросе, священник (родом из Грузии) пропевал слова великой ектеньи так, как поют песнь, сложенную собственным сердцем: с силой, с радостью и со слезами одновременно. Сколько православного народу! И матушек горненских много. Интересно, что у них на плечи были накинуты пуховые платки, но не серые, какие носят в России, а чёрные – должно быть, из шерсти тех самых чёрно-белых козочек с «ближневосточными» профилями, что попадались нам по пути.

Радость отца Игнатияигумен Игнатий (Бакаев)
Радость отца Игнатия

А наш батюшка Игнатий стоял в сторонке и принимал исповедь на правах одного из священников храма. К нему сразу выстроилась длинная очередь исповедников, и мы, конечно, среди них. Вот подходит к отцу Игнатию крупного сложения священник – с такой радостью, будто нашёл то, что давно искал: «Батюшка, наконец-то! Я с Украины...» Подходят и те две женщины из Подмосковья, которые повстречались нам вчера в храме Марии Магдалины, – тоже с весёлыми лицами, потому что исполнилось обещанное отцом Игнатием: помог Господь. И как же им посчастливилось, ведь отец Игнатий сердцем принимает твои слова, смотришь – уже и сам вытирает слезу...

Слёз людских немало было пролито на этом месте. Сколько плакали и сами матушки, изливая беды перед Казанским образом Богородицы! Когда случилась в России октябрьская революция и поток паломников, до того непрерывный, вдруг прекратился, настали для обители тяжёлые времена. Сёстрам, чтобы заработать на жизнь, приходилось трудиться на строительстве железной дороги Иерусалим – Иерихон, которую прокладывали турки. Условия были очень тяжёлыми, и некоторые из матушек заболели. Началась эпидемия холеры. Солдаты, ворвавшись в обитель, негашёной известью поливали заболевших сестёр... Оставшиеся в живых горячо молились перед Казанской иконой, и Богородица, по преданию, Сама обошла монастырь и пообещала сёстрам, что эпидемия их больше не коснётся. Так и случилось.

...После исповеди батюшка помазывает нас елеем, и всей грудью, сколько можешь вместить, вдыхаешь это благоухание, как вдыхают самый родной запах, и отчего-то слёзы так и льются. Как хорошо: теперь каждый раз, как услышу запах клевера на родине, буду вспоминать эту чудную службу. Потому что у елея был аромат клевера.

Горненская обитель стала одним из мест, которые поразили особенно сильно. Всё-таки много значит непрерывная традиция, а может, отсутствие страха перед начальством или таково действие Святой Земли, но как прекрасны, спокойны лица сестёр, какая во всём поведении их строгость и в то же время естественность.

Праздник

Гостиница, в которую привезли нас ночевать, стоит прямо на берегу Галилейского озера. Перед сном прогуливаемся по берегу. У воды на ковриках расположились двое молодых арабов: лежат на спине, засунув руки под мышки, и дремлют. Рядом воткнуты в камешки удочки – интересные такие, со светящимися вершинками удилища: лежишь себе, смежив глаза, и вдруг замечаешь: огонёк запрыгал. А может быть, и звуковой сигнал идёт, что-то вроде: «У вас клюёт!» – после того как мы узнали про «говорящие» кусты на полях Израиля, сообщающие человеку о своей жажде, уже ничему удивляться не приходится... Но при нас у парней ничего не ловилось – не ловилась у них рыба тилапия, которой трапезничали ещё во времена Спасителя. Кстати сказать, именно эту рыбу принято подавать в местных ресторанчиках как «рыбу святого Петра» (есть в меню такое традиционное кушанье).

Наверное, точно так же лежали тут рыбаки в библейские времена. А вот православный батюшка здесь определённо не так часто встречается. Тем более батюшка, решивший совершить заплыв. Паломничавший с нами Валерий составляет отцу Игнатию компанию. Они долго с удовольствием плещутся, пока мы, женщины, любуемся золотым мерцаньем заозёрных огней (там проходит дорога). Позже отец Игнатий обнаружит, что потерял на берегу мобильный телефон, утром отправится на поиски – и при солнечном свете ужаснётся: весь берег усеян осколками битого стекла! Как же они с Валерием вчера расхаживали здесь босиком?.. Воистину – «да не преткнеши о камень ногу твою». И телефон вдобавок нашёлся.

* * *

Погожим утром путь наш лежит в Назарет, в Благовещенский храм, на патриаршую службу. Наш микроавтобус то и дело обгоняют легковушки, пытаются догнать большие автобусы – народ едет туда же, куда и мы. Ум отказывается верить на слово экскурсоводу, который говорит, что вон из той деревушки родом была Суламифь, воспетая в «Песне Песней», а вон в ту пришёл Спаситель, чтобы воскресить сына наинской вдовы...

Наша спутница Нина Васильевна вдруг говорит: «А у мамы моей сегодня день рожденья, ей бы сегодня сто один год исполнился...» Батюшка предлагает: «А давайте отслужим литию!» – и все подхватывают пение. Это лучший подарок маме...

Сколько народу тут, у храма, – все языки, кажется! Каких только головных уборов не увидишь у священников разных христианских конфессий. Особенно удивителен был тот, что принадлежал осанистому католическому епископу, – ярко-малиновый, с пушистым помпоном.

Храм изнутри, как и вообще все греческие храмы, сам точно праздник: ярко расписан, кажется, каждый дюйм его стен. Такую роспись мы на родине называем древнерусской, а на самом деле она византийская.

И вспоминается снова, что именно за красоту выбрал князь Владимир греческую веру для Руси. Белые лилии в руках людей светятся на фоне иконостаса, будто вырезанного из тёмного воска (здесь, похоже, такая традиция – праздновать Благовещенье с теми самыми цветами, с которыми предстал перед Приснодевой Архангел Гавриил). Сверху, с хоров, слышится строгая и прекрасная мелодия греческого гимна «Агни Парфене», посвящённого Пречистой Деве Марии, и вдруг женский хор следом как грянет весело, с криком, как пели у нас когда-то в деревнях... Праздник!

Из царских врат выходит к народу Святейший Патриарх Феофил III, благословляя всех нас. В нём совершенно нет важности, и у него лицо серьёзного ребёнка, немного грустное, и негромкий голос. Один из телохранителей протискивается сквозь плотную толпу: «Сори... сори...» – и пытается скотчем приладить к витому деревянному столбу патриаршего трона-стасидии микрофон, похожий на чёрную камышину (очевидно, не слышно Патриарха народу, стоящему позади). Микрофон падает – не очень подходящее тут для него место, он смотрится на старинном тёмном дереве слишком уж инородным телом. Парень не теряет надежды, старается закрепить снова, он уже совершенно взмок – и опять неудача... Так и осталось в памяти паломников, что у Патриарха Иерусалимского и всея Палестины тихий голос.

Про его смирение и доступность народу мы услышали такую историю. На нынешнее Рождество в Вифлеемском храме шла своим чередом служба, священнослужители во главе с Патриархом двигались крестным ходом. Вдруг наперерез процессии из толпы выбегает один из русских паломников, за руку держит сынишку. Ставит мальчонку рядом со Святейшим и начинает выбирать выгодную позицию, чтобы сделать пару-тройку кадров. Всё это время Его Святейшество терпеливо ждал, потом погладил дитя по головке и двинулся дальше.

Наступил момент причастия, и наш батюшка Игнатий снова стоял в гуще народа, с Чашей в руках. Как радостно видеть эту картину...

Выйдя из храма, мы присели немного отдохнуть на лавочку. И кто-то из наших воскликнул: «Смотрите, ещё одна Нина Петровна!» Действительно, одна из русских паломниц была невероятно похожа на одну из женщин нашей группы. Они всмотрелись друг в друга, две сестры во Христе, рассмеялись, обнялись. И ещё запомнилась молодая монахиня в сером апостольнике, отрешённо-радостная посреди людского многоголосья. Лицо её, с огромными глазами, показалось очень знакомым. Именно такой я представляла себе Елизавету Фёдоровну...

Тихие воды

Думала, Иордан – он такой, как на иконе изображают: течёт среди скал узким ручейком, и ни кустика на берегах. А оказалось, это тихая речка, похожая на одну из лесных речушек, каких много где-нибудь на Рязанщине. Вон и лошадка белая на том берегу, среди ив. А сомов-то тут! – совсем как на иконе Крещения Господня: там тоже крупные рыбы плавают возле Спасителя. А эти стоят неподвижно, головами к священнику в серой рясе, что говорит своей группе проповедь по-английски. Стоят сомы тихо, только усы шевелятся, слушают Слово Божье. Вот у кого бы учиться благоговению.

Господь крестился километрах в ста семидесяти отсюда, но важно ведь, что это та самая река. И вот, облачившись в белые рубахи, входим в священные воды. Перекрестившись, окунаемся трижды... Довольно глубоко. В просторной рубахе не очень-то удобно плавать, но мы не спешим выходить на берег. А милая наша матушка Мария, всем на удивление, переплыла Иордан, встала на том берегу с раскинутыми руками, торжествуя. «Я ведь на Волге выросла», – скромно сказала она, когда вернулась.

При встрече с православным батюшкой евреи-ортодоксы закрывают лица шляпамиЕвреи-ортодоксы закрывают лица шляпами
При встрече с православным батюшкой евреи-ортодоксы закрывают лица шляпами

Едем дальше. Мимо деревушек, по улочкам городков, мимо бесконечных плантаций бананов, с укрытыми в синие пакеты плодами. На обочине одной из дорог успеваю заметить памятник Неизвестному фермеру. Выкрашенный голубой краской, он в прямом смысле слова безлик: вместо лица – ровная овальная площадка (в Израиле не принято увековечивать конкретных людей – это значило бы поклоняться кумирам). Мелькают лиловые, белые, лимонно-жёлтые деревца в цвету. Мальчик-пастух на ослике гонит по улице стадо баранов. Вот школьники возвращаются домой с учёбы – на головах платки-«арафатки», за спиной рюкзаки, во рту чупа-чупсы – самые обычные ребята. Как там мои, в Сыктывкаре, не проспали школу?

«Обратите внимание, – говорит наш гид, – как идут арабские дети: мальчики по одной стороне улицы, девочки – по другой». И правда, стайка школьников движется не общей гурьбой, а как положено. Однако две девочки перешли на «мальчишечью» сторону, что-то оживлённо обсуждают с ребятами. Валерий шутит: «Это какие-то распущенные девочки – перейти на сторону мальчиков! Падение нравов!»

У Гроба

...Исколесив всю Палестину, мы возвращаемся в Иерусалим. Батюшка облачился в новую светлую рясу, аккурат под цвет окружающего городского пейзажа. Шутит: «Светом, яко ризою, облекуся...» – имея в виду вчерашнее наше посещение горы Фавор. Мы идём быстрым шагом по улицам, и я отмечаю про себя, что у батюшки походка стала другой. Ведь перед отъездом он был очень слаб – так разболелся, что вовсе мог не поехать. А тут идёт по Иерусалиму сильный, бодрый духом, радостный человек. Нам навстречу то и дело попадаются евреи-ортодоксы – в длиннополых чёрных сюртуках и коротких брюках, с пейсами вдоль лица. Они, точно обжёгшись взглядом о православного батюшку, смело шагающего по «их» городу, закрывают лица шляпами...

Но о Иерусалиме – отдельный рассказ.

Елена ГРИГОРЯН
Фото автора




назад

вперед



На глав. страницу | Оглавление выпуска | О свт.Стефане | О редакции | Архив | Форум | Гостевая книга