«Скорбь и теснота всякой душе человека, делающего злое,
во-первых, Иудея, потом и Еллина!
Ибо нет лицеприятия у Бога».
(Рим. 2, 9, 11)

Песочница в Ваке-парке точно символ Организации Объединённых Наций. Весь день здесь только и слышно:

– Лукас, оставь Айлин в покое! Отдай ей ведро.

– Йонотан, не трогай цветок! Он тоже хочет жить.(Дальше то же самое на иврите для доходчивости.)

– Ираклий, брось окурок!

И со страшной интонацией:

– Хыка!!

– Николас, иди сюда, негодный мальчишка! Не бросай песок на Тако! Сейчас патруль позову…

И подчёркнуто громко:

– Па-а-тру-уль!

Это магическое слово для всей малышни. Тут же воцаряется кратковременный порядок. Сам патруль сидит недалеко, в 10 метрах от фонтана. Это 18-летние улыбчивые ребята в форме – зелёный верх, чёрный низ. От нечего делать сидят в наушниках и слушают музыку через мобильники (если рядом нет офицера, конечно). Это они так армию отбывают. Милое дело: 400 лар зарплата, гособеспечение и, само собой, никакой дедовщины.

В наступившей тишине слышен голос Олеси-туристки, она с ребёнком. Быстро-быстро что-то щебечет по мобильнику. И в заключение: «Мамо, я тебя кохаю!»

Через пять минут весь вышеуказанный диалог повторяется в другой последовательности, а значит, биржа русскоязычных нянь тут же начинает рьяно исполнять свои обязанности. Помимо воспитательного процесса, здесь идёт обсуждение политических новостей, бразильских сериалов и всего остального на свете.

Чуть поодаль сидят две няни-грузинки. Они держатся особняком от своих русскоязычных конкурентов, которым за знание языка платят больше. Как известно, такая няня сразу решает хозяевам несколько проблем: в дальнейшем не понадобится платный русский детсад, а в школе – соответствующий репетитор.

Когда сидишь тут изо дня в день, невольно узнаешь досье каждого: Лукас и Николас – прибалты, Егорка – москвич, Айлин – бакинка, Йонотан – из Израиля, а Тако, Саба, Ираклий местные.

Количество иностранцев в песочнице – явный показатель того, что политика, направленная на развитие туризма и привлечение иностранных инвесторов, приносит свои плоды.

Сегодня на скамейке новое лицо – энергичная седая женщина лет шестидесяти. Представилась Наной. Рядом девочка в коляске. По виду на бабушку разодетой внучки Нана явно не тянет. Значит, в полку нянь прибавление. После первых дежурных вопросов вот что мы услышали.

– Мы из Самачабло, беженцы. Семья? – переспросила и тут же уточнила с иронией: – Семья у меня редкая, особый случай. Показательная наоборот! Вот сижу и злюсь на своих сыновей… – у Наны сжимаются кулаки. – Правильно люди говорят: 40 лет ума нет – и не будет!

– Нельзя ли подробнее, – притормозила её Зоя. Её, няню-уникум, объездившую пол-Европы, ничем не удивишь, а тут и она уши в боевую готовность привела.

И Нана начала издалека:

– …Когда нас выгнали из Самачабло, я из всего своего двухэтажного дома только одну сумку смогла вынести. Хорошо ещё, золото успела прихватить. Продала что было и здесь, в Тбилиси, купила сыновьям маленькие квартиры – оба были уже женаты. Мы с дочкой приютились в гостинице, как и общая масса беженцев из Абхазии и Осетии. Не успели кое-как обжиться – новый шок. Выяснилось, что моя Нино беременная. Да ещё от кого – от нашего соседа, осетина Сосо. Как это я проглядела – до сих пор понять не могу. Нодар с Гиви дикий скандал устроили: «Делай аборт! Опозорила нас, такая-сякая! Твой Сосо там наших убивает, а ты здесь его ребёнка будешь рожать?!» Прямо искры летят во все стороны. Ты ж понимаешь, какие все принципиальные за чужой счёт. А цена принципа – живой ребёнок. Выгнала я моих крикунов, а вслед им сказала: «Сами как-нибудь поднимем этого мальчика. Без вашей помощи!» Так появился у нас Сандро, – Нана улыбнулась своим мыслям. – Нино его назвала в честь моего покойного мужа…

Слушательницы её не прерывали: кто-то лузгал семечки, кто-то курил, время от времени подавая реплики в сторону песочницы.

Нана рассказывала как бы сама себе дальше, немного успокоившись:

– Мы несколько лет искали Сосо через общих знакомых. Одни говорили, что его убили на той войне, другие уверяли, что, мол, жив, но без рук и без ног лежит у себя дома. В общем, Нино его уже несколько раз заочно оплакала. А он вдруг возьми и постучись в нашу облупленную гостиничную дверь живой и здоровый. Увидел 4-летнего сына и прослезился. Стал у нас прощенья просить за всё, что перенесли, и такие слова говорил, будто он лично, Сосо Кортиев, начал эту войну... Сообщила я сыновьям нашу радость, а они стойки держат: «Мы его видеть не хотим, у него руки в крови наших братьев!» Видно, забыли, как в детстве вот так же в песке возились, – она кивнула на малышей.

Сосо подумал-подумал, взял Нино с сыном и поехал к родственникам на Украину. «Не смогу, говорит, я в такой ситуации жить», – Нана грустно вздохнула. – Что тут скажешь? Я его понимаю. А с Сандро теперь только по телефону и говорю…

Нана встряхнулась и обратилась за моральной поддержкой к коалиции нянь:

– Вы думали, мои упёртые сыновья какой-нибудь вывод сделали из всего этого? Какое там... Человек, по-моему, на этот свет приходит, чтобы научиться любить и прощать. Причём одно без другого не бывает. И если кто этого не понимает, то всю жизнь по кругу будет ходить, одни и те же глупости делать. Вот и с Нодари и Гиви так же вышло. Не захотели зятя осетина принять, так кушайте на здоровье приключения с детьми.

Как хотите назовите это: иронией судьбы или ещё как, но в тот же год дочь Нодара в абхаза влюбилась и сбежала с ним на ту сторону, в Сухуми. Пока мы это переваривали, старший сын Гиви жену-осетинку привёл. Гиви, как выпьет, скандалит с сыном: «Неужели в Тбилиси грузинки перевелись, что ты на осетинке женился?!»

Пришлось мне забрать внука с невесткой к себе, пока страсти не утихнут. Хорошо ещё, что у меня свой угол есть. Нам, когда гостиницу расселяли, каждому по квартире дали в Глдани или Мухиани*.

Тут опять новости. На днях узнала, что другой внук в здешнюю русскую влюбился. Дома – война народная. Отец на сына с кулаками кидается и, как тот диктор по «Курьеру», про оккупированные территории твердит. Я ходила их мирить, говорю: «Нодарико, швило*, ведь у них любовь, а она в паспорт не заглядывает, да и цвет кожи ей до лампочки. Ты посмотри вокруг, ХХI век ведь. Видишь, как грузинки за негров выходят. И ничего, стоит Грузия, как и стояла». И всё такое в том же духе дальше…

Тут наша рассказчица заметно оживилась, словно ища моральную поддержку своим мыслям.

– Как знать, может, этим детям удастся склеить то, что отцы поломали. И мы вот такими вот браками восстановим эту, как её… – Нана, силясь вспомнить, побарабанила себя пальцами по лбу. – Совсем памяти нет. Это слово по телевизору в день сто раз говорят.

– Территориальную целостность, – подсказала Рита, она в своё время политех закончила.

– Точно, – обрадовалась Нана подсказке. – Очень уж хочется мне к себе домой вернуться.

– Ну и как, помирили вы их в итоге? – поинтересовалась Олеся, меняя дочке памперс.

– Не знаю, – сникла Нана. – Ох, чувствую, придётся мне и второго внука к себе забирать. Только вот где мы все разместимся?

Потом снова заулыбалась:

– Ничего, что-нибудь придумаем. В этом деле, как с детьми, главное – пример показать, а дальше у кого как мозги сработают.

Само собой, мы, невольные слушатели, согласились, что личный пример в любом деле – вещь наиглавнейшая.

Утром настоятеля кафедрального собора отца Феодора встретил молодой человек с бородкой, представившийся послушником Григорием. Поцеловав благословляющую десницу настоятеля, он сказал, что является послушником монастыря Оптина пустынь и в данный момент выполняет послушание наместника обители – везёт трактор из Читы в монастырь. Ему нужно здесь, в городе Новониколаевске, растаможить этот трактор, а выданных денег не хватает.

– Нужно всего-то девятнадцать тысяч рублей на это, их нужно внести как можно скорее, через десять минут откроется Сбербанк, а то за стоянку трактора берут большие деньги, – убедительно говорил он. – А монастырь вам потом перечислит деньги на ваш церковный счёт.

Отец Феодор, прищурив правый глаз, задумался и придирчиво оглядел послушника: одет чисто, табаком и вином от него не пахнет, лицо не наглое. Видимо, парень не врёт.

А послушник тем временем достал монастырскую бумагу и протянул её настоятелю:

– Вот здесь телефон, вы можете позвонить и всё проверить. Пожалуйста, вот военный билет, здесь фото и фамилия моя.

– Пойдём со мной, – пригласил настоятель послушника в канцелярию. Там, сев за стол, переписал фамилию, имя и отчество послушника, а из монастырской бумаги – номер телефона обители.

– Позовите мне Владимира, – сказал настоятель.

Часы пробили девять. Явился Владимир, и отец Феодор обратился к нему:

– Сейчас пойдёшь с этим человеком в Сбербанк и оплатишь растаможку трактора. Получи в бухгалтерии девятнадцать тысяч рублей.

Владимир получил деньги, и отправились они с послушником в Сбербанк. Встали в очередь, ждут. А послушнику не стоится – торопится.

– Давай, – говорит, – деньги, я пойду без очереди оформлю.

Владимир отдал ему деньги и стал ждать возле входа на стульчике. А послушник зашёл в какую-то дверь и… что-то долго его нет. Уже и очередь их прошла давно, а он всё не выходит. Ждал его Владимир ещё минут сорок, а потом пошёл в собор.

– Отец Феодор, вы знаете этого человека?

– А что случилось?

– Да он взял деньги и зашёл в какую-то дверь. Я ждал-ждал, да так и не дождался его. Сбежал, наверное. Хотя мимо меня не проходил.

Настоятель ничуть не расстроился и не смутился:

– Да это мелочник, прохиндей. Они ко мне пачками приходят каждый день.

А сам улыбается, ничуть ему денег не жалко. А Владимиру денег церковных жаль – ведь девятнадцать тысяч!

– Батюшка, это же месячная зарплата! – не может он успокоиться.

– Мелочник это. Ну, пусть попользуется.

После обеда настоятель позвонил по телефону в Оптину пустынь и назвал фамилию утреннего визитёра.

– Да, был такой кадр у нас полгода назад, мы его проводили. Изоврался парень. Наверное, и у вас напакостил?..

– Да, есть маленько. Перехитрил меня ваш послушник. Обвёл вокруг пальца.

– Он полгода уже как не наш, так что извините.

«Лучше надо кадры воспитывать», – хотел сказать отец Феодор, но на том конце провода уже положили трубку.

Отец Михаил – человек в городе известный. До принятия священного сана он работал инженером в НИИ, доктор технических наук. Да и сейчас преподаёт в университете философию и другие дисциплины.

Внешность у него потешная, но взгляд строгий – с таким не пошутить. Большую часть своих волос отец Михаил уже утратил. Лоб у него большой и выпуклый, как у настоящего учёного. За ушами вьются небольшие рыжие пряди. Борода же, напротив, густая и длинная, уходит вниз большим клином. Роста он невысокого, крепкого телосложения, походку имеет неспешную, степенную.

Как-то пошёл он на рынок гостинцев ребятишкам прикупить. Надо сказать, что отец Михаил всегда и везде ходил в своей священнической одежде, даже дома не снимал подрясник.

Подходит он к воротам рынка, однако проход ему загородил большой такой детина, с бритой головой, в кожаной куртке и золотой цепью на шее. Пальцем показывая на отца Михаила, громко так произнёс:

– Смотрите, вот идёт поп – толоконный лоб!

Люди стали оборачиваться, чтобы посмотреть на это чудо. Пушкина отец Михаил знал хорошо, не растерялся. Громко, глядя прямо в глаза нахалу, отвечает:

– А навстречу ему Балда, и ни туда и ни сюда.

Детинушка тут же потерял свою спесь, утёр ладонью нос и отошёл в сторону, уступая дорогу священнику.

Народ стал смеяться, а некоторые стали восклицать:

– Молодец, хорошо ты сказал, так его!

– Да это же Пушкин, – ответил священник.

– И Пушкин тоже молодец.

Накупил батюшка разных фруктов на рынке и пошёл домой. Больше ему дорогу никто не перегораживал.

Каждый год отец Симеон ездил в паломничество по святым местам, находя в них отраду и утешение. В этот раз с ним попросилась поехать одна из прихожанок – добрая, но очень болтливая баба Глаша.

Приехали на станцию, и она отправилась разыскивать каких-то старых знакомых. Священник взял билеты и, волнуясь, стал поджидать её: скоро должна подойти электричка, которая увезёт их в город, а оттуда они поедут поездом до Москвы.

Электричка прибыла. Священник взял вещи и вышел на перрон, всё ещё надеясь, что баба Глаша подойдёт. Люди зашли в вагон, двери с шипением закрылись, и большая железная гусеница с воем поползла дальше. Священник растерянно посмотрел ей вслед, поднял свой рюкзак и Глашину сумку и пошёл к вокзалу.

Вскоре подошла опоздавшая баба Глаша:

– А чё, уже уехала электричка? Надо же, опоздала я.

Сдержанно-холодным тоном отец Симеон вразумлял виновницу:

– Надо укорачивать язык, а то, видите, от него одни убытки несём.

– Ой, простите меня, батюшка, заговорилась и не слышала, как объявляли.

– Уехали наши денежки, тю-тю. Пойдёте теперь на поезд билет брать. Через два часа отправляется, будем сидеть теперь, ждать.

Взяли билеты на поезд. Болтливая баба Глаша осталась с вещами на вокзале, а священник вышел прогуляться. Он прошёл несколько раз туда и обратно по освещённому перрону, прячась в воротник от холодного ветра. Продрогнув, повернул к дверям вокзала.

Неожиданно перед ним возникла фигура в кожаной чёрной куртке и фуражке.

– Так, ты куда едешь? – грубо спросила фигура.

Остановленный священник задумался от неожиданного вопроса постороннего человека, а затем, кивнув головой в западном направлении, спокойно сказал:

– Туда.

Подождав немного дополнительного вопроса и не дождавшись, пошёл к дверям вокзала. Сзади ему грубо закричали:

– Стой, чучело!

Окрик грубияна относился к священнику, и он, догадавшись об этом, решил не реагировать, продолжив идти. Сзади послышался топот тяжёлых сапог по асфальту. У батюшки быстрее застучал пульс, но он продолжал идти ровным шагом к спасительным дверям, за которыми были живые свидетели – люди, ожидавшие поезда. Фигура обогнала его и встала в дверях вокзала:

– Я не пущу тебя, уходи отсюда.

– Вы не имеете права так поступать.

– Имею. Я тебя спросил: «Куда ты едешь?» А ты мне не ответил.

– Я еду в Москву.

– Почему не уехал на электричке? Я видел тебя на платформе.

– Бабуля опоздала, на поезде теперь поедем. Разрешите мне пройти…

– Бери свои вещи и проходи в дежурную часть, будем разбираться.

– А зачем вам мои вещи? Давайте поговорим, если вам нужно.

– Документы есть?

– Да.

– Следуй за мной.

Они вошли в вокзал и спустились в дежурную часть. Испуганные глаза пассажиров смотрели вслед священнику, сопровождаемому злобным милиционером.

– Батюшку забрали, – зашептали люди.

– Значит, есть за что…

В комнате, окрашенной в казённый серо-зелёный цвет, было сильно накурено. Двое молодых милиционеров с интересом смотрели на человека в подряснике – такой задержанный, видимо, у них оказался впервые.

– За что взяли?

– Сейчас документы проверим, паспорт давайте.

Приведший священника в дежурной части стал называть его на «вы». Священник подал паспорт. Прокуренные пальцы небрежно зашелестели страницами документа.

– Тут у вас печать о прописке нечётко поставлена.

– Не я её ставил, а такие же, как вы, люди в форме, – ответил священник.

– На какой улице проживаете?

– На Заводской.

Прокуренные пальцы продолжили листать документ.

– Вот ребёнок у вас есть, а с женой вы развелись. Это разве хорошо?

Милиционер уколол отца Симеона в самое больное место.

– Это было её желание, другого себе нашла…

Все сочувственно помолчали.

– А снова вам жениться нельзя? – наконец прервали паузу молодые.

– Нет.

– А как Церковь относится к тому, что у мужчин много женщин бывает?

– Господь запрещает блуд, есть такая заповедь: «Не прелюбодействуй».

– А я много их потоптал, – нагло улыбнувшись, сказал один их них.

– В ад можете попасть и мучиться будете тысячелетиями.

– Как это, тысячелетиями?

– Вы разве не знаете, что душа у человека бессмертна и за все поступки придётся отвечать?

– Вы нам расскажите, а мы послушаем, может, и вправду Бог есть.

Отец Симеон, решив, что молодые люди искренне желают разузнать о Боге, стал посвящать их в доселе неведомые им тайны. Приведший его милиционер с недоверчивой гримасой слушал, а потом скептически пробурчал:

– Пусть молодёжь верит во что хочет, а я уже 50 лет прожил, насмотрелся всякого. Каждый только и желает, чтоб друг друга… – милиционер грязно выругался.

– Бог никого не обманывает, Он Тот же во веки веков, а священники служат Ему и людям помогают дорогу к Истине найти. Тем, кто уверовал в Господа и жизнь свою старается изменить, приблизить её максимально к заповедям, Бог дарует блаженную вечность, бессмертие, Царство Небесное.

– Детям можете рассказывать про Бога, а мне уже поздно.

– И вы можете раскаяться и жить по-другому.

– Мне не в чем каяться.

– А в грубости вашей?

– Я обязан знать, кто у меня на вокзале, куда едет.

– Мне много приходилось ездить по стране, но нигде и никто не подходил ко мне и не спрашивал в такой грубой форме.

– Плохо, значит, работают.

– А вы, значит, хорошо?

– Пока никто не жаловался.

– Выходит, я буду первым.

– Заберите свой паспорт.

– Я хотел бы узнать вашу фамилию.

– Можете идти, – сказал он священнику, возвращая паспорт.

– Назовите вашу фамилию.

– Старшина Мешалкин.

– Заходите к нам, ещё поговорим, – сказал молодой сотрудник.

– К вам добровольно не ходят. Вы лучше в храм приходите, мы с вами и помолимся, и поговорим.

– Счастливого пути.

– И вам счастливо оставаться…

Вскоре объявили прибытие поезда. Батюшка с бабой Глашей сели в вагон и поехали в своё паломничество.

Баба Глаша всё вопрошала священника: «Где вы были?» Но отец Симеон, зная неумение её хранить тайны, уклонялся от прямого ответа. Пребывание в прокуренной дежурке оставило неприятный осадок в душе священника, и он долго молчал, слушая мерный стук колёс.

Соседка по плацкартному вагону заговорила с батюшкой, и он ей в конце беседы всё-таки решился рассказать о своём приключении.

– Надо обязательно заявить в милицию, зло должно быть наказано. Этого нельзя оставлять, иначе он с другими людьми будет поступать так же.

– А как его накажут? Объявят выговор? От работы-то его всё равно не отстранят. Свидетелей у меня нет, а он человек скользкий, выкрутится. Да и настраивать его против себя, против Церкви – только увеличивать зло.

– Меня один гад изнасиловал и получил за это срок.

– У вас другой случай, а я должен смириться и простить. Видно, есть у меня грехи, раз Господь через этого милиционера меня смиряет.

Было уже поздно, священник заснул и увидел сон. Он что-то долго объясняет непонятливым милиционерам о происшествии. Потом что-то говорит в суде о чести и достоинстве каждого человека. Наконец судья его спрашивает: «Какую денежную компенсацию вы хотите получить за моральный ущерб?» – «Какую назначит суд. И я хотел бы, чтоб деньги были направлены не мне, а Церкви». – «Вы хотите, чтобы обвиняемый перечислил деньги на церковный счёт, то есть пожертвовал средства на восстановление храма?» – «В общем-то, да. А впрочем, нехорошо это будет – принудительное пожертвование, пусть лучше людям раздаст на вокзале с добрыми словами. Вот это будет епитимия». – «Что вы сказали?» – «Я говорю "епитимия". Наказание, значит, по-вашему».

Судья собирался что-то сказать про епитимью, но тут кто-то, проходя по вагону, задел плечом далеко выставленную отцом Симеоном ногу, и тот проснулся на самом интересном месте. Глубоко вздохнул, открыл глаза и услышал:

– С добрым утром, батюшка! Как поспали?

– Да, поспал маленько…

Он протёр глаза и посмотрел за окно. «Мне отмщение, Я воздам», – вспомнил он евангельские слова. Священник твёрдо решил не писать никаких заявлений, обидчика простить и принять горькое лекарство от Бога со смирением, без ропота – и успокоился. Вновь радостно светило солнце, равномерно стучали колёсные пары на стыках рельсов. Священник, лёжа на верхней полке, думал: «Если Богу угодно будет, Он милиционера Сам вразумит и к Себе приведёт, а я ему мстить не буду. Прощать надо».