ИСПОВЕДНИКИ
ПОБЕДОНОСЕЦ
О судьбе архиепископа Филиппа (Ставицкого)
Это случилось в 1943 году, в разгар войны. В ограду Покровского собора Астрахани вошел коротко стриженный человек в ватных арестантских штанах и красноармейских ботинках.
– Я владыка Филипп, – сказал он вышедшему навстречу иеромонаху.
– Какой ты владыка?! – возмутился тот.
– Артемий, ты меня не узнаешь?
Монах вздрогнул, вгляделся в лицо незнакомца и вдруг со слезами повалился ему в ноги. Ведь когда-то он был келейником епископа Филиппа. Множество православных в тот день встречали своего архипастыря на берегу Волги. Вся площадь перед пристанью заполнилась народом, но пароход пристал не там, где его ожидали.
Позади остались годы ссылки, село Ижма в Коми крае, о котором епископ Филипп написал неумело, по-детски целую поэму:
На севере глухом, далеко,
Окруженная лесами
Стоит Ижма одиноко
С однородными домами.
Впереди река струиться,
И вдалеке много озер,
В десятках верст море бурлится;
Зверем и рыбе здесь простор.
Как оказался он там, на краю света, – бывший ректор нью-йоркской православной семинарии, епископ Аляски, смоленский архиерей?
* * *
Это долгая история. Родился епископ Филипп (в миру Виталий Ставицкий) в семье священника в Новгород-Волынске 14 апреля 1884 года. В семинарии, а потом в академии, замечен был по особой ревности в вере. Приняв монашество в 1908 году, стал миссионером на Украине, занимаясь борьбой с сектами.
Во время Первой мировой войны архимандрит Филипп становится ректором семинарии в Нью-Йорке, показав себя красноречивым защитником православия, русских и общеславянских идеалов. Затем была Аляска, посвящение 32-летнего делателя во епископы. И снова Россия.
Приехал на Поместный Собор, а попал в самое полымя. Лишь американское подданство спасло ему жизнь после первого ареста. Не успел обменять паспорт. В тюрьме впервые пришлось близко столкнуться с уголовниками.
– Ванька, дай писку, хочу водолаза пополоскать? – сказал один урка другому.
Владыка отреагировал мгновенно, вызвал охранника и передел ему сумку на хранение. Когда вернулся, незадачливый бандит протянул с уважением:
– Ох, батя, и образованный же ты!
Удивился, что епископ распознал его жаргон. Но для опытного миссионера это естественно понимать любую тарабарщину.
В апреле 1919 года владыка занимает Смоленскую кафедру. Едва пережили, не досчитавшись многих пастырей и мирян, красный террор, как пришла новая беда – внутренние нестроения в Церкви.
Для епископа Филиппа испытания этого рода начались еще до обновленческого раскола. Двое «православных» решили напакостить ему и еще нескольким батюшкам, подбросив компрометирующие письма и антисемитскую рукопись.
* * *
Среди арестованных по этому делу вместе с владыкой был, кстати, человек с очень любопытной судьбой – священник о.Гавриил Авдуевский. Выходец из семьи псаломщика, он закончил офицерское училище. Участвовал в японской войне, потом в германской. Несколько лет провел в плену и, будучи призван в Красную армию, дослужился до начальника штаба бригады, а потом и до начальника оперативного отдела ВЧК по Западной границе.
Но после войны стал вспоминать, как в детстве ему прививали любовь к Богу, всплыли в памяти «долгие переживания в германском плену... когда некоторые товарищи сходили с ума», а его спасла лишь вера. «И вот здесь, – объяснял о.Гавриил следователю, – началась реакция. Я нашел, что прежняя жизнь – это суета сует: бесцельна, бессодержательна и напрасна. Я уклонился с намеченного моими родителями пути...»
Так красный командир, ходивший в немалых чинах, стал священником.
* * *
Вскоре провокаторы сознались, что хотели оклеветать владыку, отца Гавриила и других. Всех арестованных пришлось отпустить на волю.
Однако долго радоваться не пришлось. Патриарх Тихон попал в заключение. Воспользовавшись этим, обновленцы захватили власть в Церкви. Правда, для полного успеха следовало вместе со Святейшим арестовать и миллионы «тихоновцев», но на это наглости не хватило. Оставалось выбивать одного за другим сочувствующих Патриарху архиереев.
«Епископ Филипп проводит провокационную политику, которая, в конце концов, сводится к абсолютному сочувствию Патриарху Тихону», – сообщал агент-чекист.
На самом деле все было сложнее. Открытая борьба с обновленчеством подразумевала немедленный арест. Но и терпеть раскольников не позволяли любовь к св.Тихону и православная совесть.
Владыка поначалу ведет тайную борьбу, выбивая из-под ног обновленцев одну опору за другой, а когда становится ясно, что ареста не избежать, исчезает из города.
Сохранился уникальный документ того времени, из которого можно понять, как восприняли православные случившееся. Один из сотрудников ГПУ сообщал начальству:
«Мною получены сведения о том, что в смоленских фотографиях идет усиленная работа по размножению снимков Филипповских фотографий после его исчезновения... Нахожу, что это проделывается определенным к/р элементом как агитационная мера для популизации Филиппа и его воззрений, что, мол, изгнанник сов. властью чуть ли не святой мученик, пострадавший от большевиков за святую идею. Дабы пресечь это в корне, предлагаю произвести обыски во всех фотографиях г.Смоленска на предмет изъятия всех обнаруженных фотографий Филиппа и установления лиц, заказавших таковые. Впредь запретив переснимать без нашего разрешения».
На несколько месяцев после побега органы потеряли владыку из вида и оживленно на этот счет переписывались.
Найдена была записка иеромонаха Нектария: «...Дай Боже епископу Филиппу достигнуть той цели, для которой он оставил епархию...»
Искали владыку четыре месяца, обнаружив, что все это время он жил в Ордынской пустыни, недалеко от Смоленска.
Чекист, который произвел его арест, сообщал, что при выезде Филиппа из пустыни «...был звон колоколов, и монахи его провожали, а женщины, живущие в монастыре, даже плакали и целовали его руки... среди монахов и рабочих монастыря... Филипп пользовался авторитетом, на него смотрели как на великого человека, присланного им Богом».
Обвинили владыку в преподавании Закона Божьего детям. Сохранилась опись всего его имущества на тот момент: «Семь книг, одна икона перламутровая, одна икона деревянная, три иконы маленькие, карандаш, зеркало, одна рубашка и писчая бумага, конверты».
Однако сфабриковать дело так и не удалось. В том же году владыку вновь освободили. Какое-то время он жил на Кавказе, восстанавливая силы – у него было больное сердце. За этим последовало первое назначение на Астраханскую кафедру, в чине архиепископа.
* * *
В Астрахани владыка вновь стал жертвой своего ревностного отношения к делу. В службы привнесены были торжественность и благолепие, исправлены отступления от устава.
Но не это было главное. Как написал один современный почитатель владыки, «доведенные почти до отчаяния смертоносным ходом неверия, люди с появлением епископа Филиппа как бы начали оживать и оттаивать».
В результате полупустые храмы вскоре после приезда епископа Филиппа наполнились людьми. Он был победоносен, он каждым словом и жестом заставлял верить: «христианство – это не только вера наших предков, но и потомков».
Стерпеть такое власти, конечно, не могли. В 1929 году поместили владыку в тюрьму с очаровательным названием «Белый лебедь». На этот раз сбором серьезных доказательств никто утруждать себя не стал. Довольно было какому-то доносчику переврать тексты его проповедей. Будто он говорил, что комсомольцы на Пасху собираются пустить отравляющие газы, обзывал рабочих мерзавцами и т.п., а в связи с конфликтом на КВЖД обещал, что для православных наступают хорошие времена, и вскоре они расцветут, как в поле розы.
– Всякое политиканство чуждо мне, – отвечал владыка. – Может быть, о цветах и было какое-либо упоминание в моей проповеди, но в совершенно ином смысле.
Впрочем, обвинения следователей были цветочками рядом с теми помоями, которыми обливали владыку в местных газетах: «Ездивший на ревизию и отдых в Хараблинский р-н Филипп, останавливавшийся на квартире исключительно у кулаков и торговцев, вел там разгульный образ жизни в обществе монашек».
«Удивляюсь, – комментировал владыка эти слова, – как автор для полноты картины и остроты впечатления не написал, что я кого-либо ограбил или убил».
Хотя не все, в чем обвиняли его, было ложью. Он и верно говорил о непобедимости веры, о пустынниках и пустынницах, которые продолжают вести суровую, подвижническую жизнь в горах Кавказа. Этого было довольно для суда.
Вместе с владыкой арестованы были и отправлены в ссылку несколько батюшек, чья вина заключалась в том, что они его любили и оказывали знаки почтения. Судьба их была трагична.
Священник Василий Наследышев расстрелян в 1938 году. Священник Дмитрий Алимов снял сан. Священик Евгений Покровский погиб во время лесозаготовок (его задрал медведь). Священник Дмитрий Стефановский умер в ссылке от тифа.
Но все это было позже. А тогда, в 29-м году, вся группа во главе с архиепископом Филиппом отправлена была в Коми, на поселение. Когда арестованных вели на вокзал, собралось множество народа, милиция отпихивала людей, женщины падали в обморок. Какая-то девочка прорвалась к владыке за благословением, но страж порядка резко отшвырнул ее в сторону. Девочка упала и сильно ушиблась.
* * *
О прибытии на Север мы можем судить, вновь обратившись к его поэме «Ижма»:
Здесь много стариков, старух,
Не видно роскоши нарядов,
Царит раскольнический дух,
Старинных держатся обрядов.
Зима... деревня вся в снегах.
Жильцы так рано засыпают,
Спят мирно, как в гробах
Лишь огоньки кой где мелькают.
Но вот и Ижма ожила...
Явились пешие, подводы:
То партия ссыльных прибыла
Из духовной все породы.
Далее рассказывается, что приняли здесь ссыльных после некоторой заминки радушно, и батюшки вздохнули с облегчением и, воздав хвалу Господу, сладко заснули, «кто на скамье, кто на полу». Радовало отсутствие решеток на окнах, не щелкали замки камер:
Теперь они уже не звери.
Не слышно шума, грязной брани
Не пахнет вонью от параши.
Но вот прошло несколько месяцев, голод и неизвестность становятся нестерпимы:
Вестей давно уж нет из дома...
Как там питаются, живут?
Наверно много нужды, стона,
Отцы и сами тоже мрут.
Старый запас весь истощился,
Паек – один ячменный хлеб,
В тюрьме же каждый истомился,
Деньженок тож у многих нет.
Жуют сухарики, картошку,
Чайком все это растворяют,
Но оживают понемножку
И постепенно расцветают.
Это происходит после того, как устанавливается наконец связь с родиной, получены посылки, весточки:
Одни, прочтя письмо, крестились,
Другие радостно вздыхали,
А у многих слезы с глаз катились...
Очень угнетала невозможность служить на Пасху:
Какое ж страшное лишенье!
Что с старцами-попами будет?
Но счастье скоро улыбнулось:
Разрешено открыть здесь храм,
Все дело сразу повернулось,
Воспрянул весь духовный сан...
Но вот и Пасха:
Алтарь... открылся занавес...
Вдруг раздалось: «Христос воскрес!»
Звук огласил и храм и лес,
А там понесся до небес.
Началось в храме служение,
Собрался из ссыльных хор,
Раздалось весело пение...
Закончилась праздничная служба. Пора разговляться:
Из храма братья расходилась,
И нет как будто грусти-воздыханья.
В домах уж столик сервирован,
Что есть в запасе на столе,
Но каждый всеж разочарован, –
Нет близких сердцу – мы одне.
Между тем весна все больше вступает в свои права. Многие отцы выходят к реке удить рыбу. Это помогает отвлечься от тяжких дум. Заканчивается поэма словами о том, что хотя тяжка на чужбине доля, но да будет на все Господня воля.
Подписано:
Писал не Демьян Бедный – свободный
Но поп бледный – не свободный,
Демьян так же запоет,
Если в Ижму попадет.
* * *
Насколько можно понять из документов, то вслед за Ижмой архиепископ Филипп был переведен в Усть-Цильму, вернее, в соседнюю с селом деревеньку – Коровий ручей. В Усть-Цильме отрадой для ссыльного духовенства стал храм, где был настоятелем отец Иоанн Серебренников.
Он отнесся к своим опальным собратьям с большой теплотой и бесстрашием, хотя знал, чем это может закончиться. Сам прошел ссылку и Концлагерь (так в документе ГПУ – с большой буквы, – В.Г.).
Как следует из материалов ГПУ, отец Иоанн позволял владыке Филиппу тайно служить в храме. Вместе они осуждали порядок, по которому ссыльные батюшки – эти пожилые и больные люди – должны были работать на лесоповале.
Вместе их и арестовали. Серебренникова опять куда-то выслали, а владыка уже был ссыльным. О дальнейших двенадцати годах его пребывания на Русском Севере известен лишь один эпизод.
Однажды он с двумя монахинями пил чай. Во время беседы его куда-то вызвали, и одна из матушек пересела на кресло владыки. Прогремел выстрел. Монахиня упала мертвая. Тогда владыку перевели в другую комнату, с запертыми ставнями. Кто-то попытался их взломать, но не смог. Наутро архиепископа Филиппа отправили в другое селение. Кто покушался на него – неизвестно. Возможно, буянил какой-нибудь бывший красный партизан, на которого власть не могла или не хотела найти управу.
* * *
Это были тяжелые годы. Насмешки, издевательства, недоедание, жестокие морозы. Все как положено. Кто из священнослужителей того времени не прошел через подобное?!
|
Дозволение вернуться в Астрахань архиепископ Филипп получил только в 1943 году (тогда власть изменила свое отношение к Церкви). Здесь владыку по-прежнему помнили и любили. Когда его некоторое время спустя решено было перевести в чине митрополита в Одессу, а это было серьезное повышение, астраханцы встали на дыбы. В Патриархию пришло столько писем и делегаций, что Святейший Алексий I, кажется, единственный раз за время своего Патриаршества не смог устоять и отменил ранее отданное распоряжение.
Город вновь обрел в лице арх. Филиппа своего Златоуста, а с ним и колокола на кафедральном Покровском соборе. Медь, бронзу, а главное – серебро, на них собирали всем миром. Несли уцелевшие ложки, кольца, серьги. Потом при громадном стечении народа поднимали колокола в небо, и первый раз после долгих лет безмолвия их звон огласил город.
Как и в двадцатые годы, архиепископ Филипп был для Астрахани и для всех, кого сводила с ним судьба, не просто добрым пастырем, одним из последних свидетелей «Руси уходящей». В нем было что-то такое, что внушало веру в Русь вечную и непоколебимую.
Г.ДОНАРОВ
(Материал подготовлен на основе текстов и документов,
предоставленных УФСБ РФ по Республике Коми).
 | назад |
| вперед |  |
